На грани веков
Шрифт:
— Ну ничего, все обойдется!
К полудню Мартынь совсем успокоился. Когда Мегис, сполоснув руки в корыте, направился и двери, Мартынь, отбросив молот, проворчал:
— Знать бы только, какая паскуда это придумала!
Но этого он так и не узнал. На все его расспросы сосновцы только перемигивались и хитро улыбались. Озабоченно поглядывая из-за угла кузницы, Инта поджидала Мегиса. А он, проходя мимо, кивнул ей и сказал:
— Ничего, все обойдется!
И верно, все обошлось. Они скатили вниз два бревна, распилили по мерке, окорили, с одной стороны вырубили паз, с другой вытесали брус, затем поднялись за двумя следующими. Это уж была не работа, а одна забота. Инта ног под собой не чуяла, слыша, что Мартынь время от времени даже насвистывает какую-то песенку, — голоса старой Дарты он не унаследовал. Понятно, что без помощи
Но вскоре у будущего кузнеца и плотника стряслась большая беда. Его котенок, совершая охотничьи вылазки, забежал наверх и принялся лазить по бревнам. И так как это место было хорошо видно из Бриедисов, то соседский Дуксис, большой мастак душить зайцев, заметив кота, тихонько подкрался к нему. Кот кинулся удирать, но огромные лапы втиснули его между бревнами, и тотчас косточки его хрустнули в челюстях разбойника. Когда же Мегис примчался наверх с колом в руке, там остался лишь окровавленный комок мяса, а убийца, словно совершив доброе дело, подняв хвост, неторопливой рысцой удалялся к своему двору. До вечера Пострел напрасно звал пушистого теплого друга, искал его повсюду, даже ночью просыпался и плакал. Кое-как он успокоился, когда тетушка Мильда принесла из имения почти такого же котенка, только чуть поменьше. Два дня спустя Мегис заметил, как отважный Дуксис шныряет в зарослях у рощи в надежде отыскать птичье гнездышко, не замеченное им прежде. Одержимый стремлением полакомиться, он даже не заметил, что к нему подкрадываются точно так же, как он подкрадывался прошлый раз к котенку Атаугов. Даже взвизгнуть Дуксис не успел, как страшный удар колом раздробил ему череп. Оставлять здесь падаль не годилось. Мегис за заднюю ногу оттащил его к меже и перекинул через изгородь в конопляник Бриедисов. На следующее утро всех обитателей Атаугов выгнал из клети дикий вой: Анна, стоя на своем дворе, обратясь к Атаугам, потрясала кулаками и голосила так, что у суеверного человека волосы встали бы дыбом. Но в Атаугах только посмеялись, не почувствовав в этот миг, какого смертельного врага нажили на всю жизнь.
Как знать, не проклятие ли Бриедисовой Анны сказалось в том, что спустя несколько дней с ними едва не приключилось страшное несчастье. С самого утра Мартынь без особой причины был в отличнейшем настроении. Выйдя из кузницы, он неожиданно остановился у обломка камня старого Марциса. Камень уже так давно лежал здесь, наполовину погрузившись в землю, что взор скользил по нему так же равнодушно, как по березе среди двора или по колодцу на взгорке. Но сегодня Мартынь не прошел мимо, а подозвал Мегиса и весело сказал:
— А что, мастер, сдается мне, старый Марцис обижается, что ему приходится лежать только под одной половиной камня, а ему всегда хотелось нести на себе всю тяжесть. Может, попробуем и эту половину вкатить наверх?
Мегис согласился без лишних слов.
— А что ж, давай.
И они принялись за дело. Будь камень покруглее, все было бы просто, но обломок был плоский, переваливаясь через излом, он грохался со звоном и каждый раз взрывал глубокую борозду, из которой его вновь надо было выворачивать. Пришлось немало повозиться и попотеть, хотя работали втроем — ведь Пострел тоже принимал в этом участие, главным образом помогая громко ухать, когда обломок — ух, как здорово! — валился набок. Даже Инта пришла на помощь, так вчетвером они и протащили камень мимо клети до середины откоса, рядом с местом, по которому скатывали бревна. Мартынь выпрямился, вытер пот и усмехнулся.
— Старого Марциса камень, легкого он всю жизнь не признавал. Пускай полежит до утра, а там уж доставим ему камень наверняка.
После полудня Инта отправилась на мшарины в окрестностях Черного озера мха надрать, а мужчины вновь принялись за бревна. Первое бревно попалось ладное и ровное, скатилось легко, точно каток. А вот второе оказалось неудачным, еще в лесу они долго рядили, стоит ли его валить, потом все-таки повалили только затем, чтоб дорогу не загораживало. В комле не меньше двух футов, а верхушка тонкая-тонкая и ветвистая, все дерево восемнадцать футов в длину, одним словом, не бог весть какое добро. Но скатить его все же надо, не станешь же весь штабель переваливать через эту уродину. Еще наверху повернули его наискось — известное дело, этакие загогулины никогда по-хорошему не катятся, толстый конец тяжелее и забегает вперед, ничуть не заботясь о тонком. Но даже и такого поворота оказалось недостаточно. Как только бревно покатилось, сразу стало ясно, что оно опишет дугу. Мегис подскочил.
— С-сатана, как бы оно нам клеть не…
Язык у него отнялся, в мгновение ока лицо Мегиса стало землисто-серым: в самой середине этой дуги из-за камня старого Марциса показалась белая головка Пострела. У Мартыня ноги подкосились, он склонился, закрыл лицо руками и взревел, как бык, пораженный ножом в самое сердце. Но Мегис, вынужденный смотреть, видел весь этот кошмар. Бревно катилось с бешеной скоростью, с каждой пядью все быстрее — какое там бревно, волчок, очертания которого уже неразличимы, только видно что-то красное, гудящее и мелькающее. Комель уже описал дугу, устремясь на угол клети, в то время как вершина с грохотом наскочила на камень, высоко подпрыгнула, перелетела через камень и ребенка и, глухо бухнув, уткнулась в звено сруба.
Мегис охнул и сел на землю. Когда Мартынь поднял голову, Пострел как раз отвернулся от присмиревшего зловредного бревна и сердито потряс кулаком стоявшим на взгорке мужчинам.
— Вы чего это прямо на клеть пускаете, непутевые?
Кузнец не выдержал, сбежал вниз, схватил мальчика на руки, крепко прижал его, со смехом подкинул, снова поймал, прижался усами к горячей щечке, заглушив этим всхлип. Не привыкший к подобным нежностям, Пострел, упираясь ручонками, стал его отталкивать.
— Батя, ну чего ты душишь меня, пусти!
Мальчонка спрыгнул наземь. Мартынь смахнул со лба пот. Что это с глазами приключилось — ничего не видать; он поднял руку еще раз, и тут с ресницы его упали две большие капли. Ноги у кузнеца подкашивались. Со взгорья спустился Мегис и пнул бревно.
— Эту погань на дрова пустить, в сруб она не годится.
Кузнец, соглашаясь, кивнул головой.
Когда через минуту они втроем поднимались на взгорье, чтобы скатить третье бревно, Мартынь остановился у камня — по иссиня-зернистому излому сверкали золотистые прожилки — и, точно лаская его, провел по нему ладонью. При этом он как-то странно поглядел наверх — отсюда виднелся только старый дуб, но то, что находилось у подножия его, скрывал край холма и буйная поросль вокруг рощи.
Под вечер, когда они обтесывали внизу бревна, произошло новое неожиданное событие. Согнувшись над своей работой, кузнецы даже не заметили, как от имения подъехал верхом Холодкевич. Только когда он, привязав внизу лошадь, подошел к ним и сказал «бог в помощь», они, вздрогнув, разогнулись и поспешно откликнулись на приветствие. Целовать руку Холодкевич никогда не допускал. Когда он тяжело уселся на бревно; Мартынь поспешил предупредить:
— Бревно смолистое, барин, штаны запачкаете.
Барин только устало отмахнулся. Посидел немного, точно погрузившись в свои размышления, затем повел вокруг равнодушным взглядом.
— Новый дом строишь, кузнец?
Кузнец несмело придвинулся к барину.
— Да ведь что ж поделаешь, зимой в клети не проживешь. Вас, барин, дома не было, лиственский приказчик ничего не ведает, потому мы и осмелились без спросу, значит, из леса на взгорке.
Вновь тот же усталый взмах рукой.
— Не мое дело. Я в Сосновом только временный управляющий, и теперь…
Непонятно, что он хотел добавить, видимо, сам забыл, и вот опять замолчал. Не осмеливаясь тревожить его, Мартынь выжидающе вглядывался в Холодкевича. Тот постарел и сдал по сравнению с тем, каким Мартынь видел его в последний раз. Морщины возле уголков рта стали глубже, щеки дряблыми, кожа под подбородком отвисла мешком, сверкающие, улыбающиеся глаза неугомонного бабника потухли — смотрели равнодушно и в то же время как-то испуганно, спина слегка ссутулилась. Только когда он снова повернул голову, Мартынь несмело произнес: