На грани возможного
Шрифт:
Это единственная причина, по которой Ханна не пристрелила его на месте. По этой же причине она согласилась встретиться с ним. Одноразовая любезность, о которой она уже жалела.
Гнев пронзил ее насквозь. Джеймс Лютер все равно оставался ополченцем. И всегда будет им.
Она толкнула детскую коляску по неровной земле и остановилась в десяти футах от сцены. Демонстративно не вынимая правой руки из кармана, Ханна сжала пальцами холодную твердую сталь.
— Что тебе нужно?
Лютер сгорбил плечи от ветра и прищурился, глядя на нее. Он был высоким и худым, почти
— Мой отец, — сказал он. — Он… он еще жив?
— Мы наладили обмен с Национальной гвардией, расквартированной на атомной станции Кука. У них остались медицинские принадлежности. Я раздобыла ему еще несколько кислородных баллонов, но они заканчиваются. Их невозможно производить — во всяком случае, здесь, в Штатах.
Ханна чуть не извинилась, но поймала себя на слове. Состояние мира не ее вина.
Она ничего не должна этому человеку.
Дейв и Аннет перевезли отца Лютера из дома в «Винтер Хейвен» в комнату в гостинице «Фолл-Крик». Дейв организовал сменяющуюся группу добровольцев для ухода за пожилыми и больными людьми в общине.
Ханна отстегнула рацию от пояса и протянула ее Лютеру.
— Дейв на другом конце. Он с твоим отцом. Можешь поговорить с ним пять минут. Это всё. Ты же понимаешь, почему мы не можем привести его к тебе — или наоборот.
Старик находился при смерти. Привести его в парк и выставить на улицу — значит подвергнуть риску и так ухудшающееся здоровье.
А пустить Лютера в город вообще плохая идея.
Ханна передала ему рацию, а затем дала возможность уединиться. Лютер любил своего отца. Она не могла ему в этом отказать.
Она толкала коляску с Шарлоттой по тротуару, огибающему поле, попеременно наблюдая за Майло и Лютером, который прижимал рацию к уху и ходил по сцене кругами.
Его рот двигался, но Ханна не могла разобрать слов.
На детской площадке Майло и Призрак играли в свою версию игры в пятнашки — Призрак преследовал мальчика, а Майло пытался забросать его снежками. Звонкий лай Призрака эхом разносился по воде, смешиваясь со смехом Майло.
С мрачного неба сорвалось несколько снежинок. Шарлотта захихикала и протянула руки в варежках, пытаясь схватить хлопья и засунуть их в рот. Зелено-серая вязаная шапочка Лиама скатилась ей на лоб, закрыв глаза.
Ханна проверила, хорошо ли сидит синий зимний комбинезон ее дочери, надеты ли варежки, натянуты ли носки под крошечными сапожками.
Ее горло сжалось. На краткий миг она стала обычной матерью в обычном парке, наблюдающей, как ее дети развлекаются в обычный день.
Мгновение спустя реальность вторглась в ее жизнь. В жизни больше не осталось ничего нормального. 45-й калибр, который она носила с собой, служил тому доказательством.
Когда она вернулась к Лютеру, он передал ей рацию, пробормотав:
— Спасибо.
Они стояли лицом друг к другу, Ханна с коляской на земле, Лютер на пустой сцене, худой и несчастный, прижав руки к узкой грудной клетке.
У него покраснели глаза. Он плакал. Лютер наклонил голову,
— То, что ты сделала. Как ты заботилась о моем отце…
— Я обещала.
— Я этого не заслужил.
— Я делала это не для тебя.
— Тогда… почему?
— Я сделала это для себя.
Лютер отвел взгляд, напряженно моргая, застыв на месте.
— Я уже говорила тебе раньше. Я даю обещание и держу свое слово. Я помогаю больному старику, потому что это правильно, а не потому, что ты этого заслуживаешь.
— Я никогда не хотел быть таким, знаешь. Я был простым бухгалтером. Можешь в это поверить?
Ханна уставилась на него, ее сердце покрылось льдом, не желающим таять.
Лютер прочистил горло.
— Служба в ополчении — это значит быть сильным, быть подготовленным, быть готовым, если что-то случится… но некоторые парни, их принцип заключался в том, что им не нужно готовиться, если у них есть оружие. Они могут просто взять то, что им нужно. Я не разделял этого. Но Саттер умел держать себя в руках. Когда все остальные в страхе бежали, у него имелся план. Меня… меня это привлекало. Я не хотел бояться или беспокоиться о том, что случится с моим отцом. Одно привело к другому.
Ханна сжала скрюченными пальцами ручку коляски. Неправильно сросшиеся кости болели от холода.
— Мне не нужны твои оправдания.
Он кивнул, устремив взгляд на воду, руки засунуты в карманы, плечи сгорблены, как у человека, потерпевшего поражение.
— Коулман приказал бы меня застрелить. Или повесить. Рейносо тоже. Даже Бишоп, наверное. Я знаю, что это ты. Коулман не казнил меня из-за тебя.
Ханна покачала головой и ничего не сказала.
— Я понимаю, почему ты меня ненавидишь. Мне часто снятся кошмары. О том, что мы сделали. Та девушка, лежащая в снегу… огонь… то, что я совершил.
В ее голове промелькнул образ бессознательного Майло, запертого в доме Ноа. Вонь дыма, душившего ее легкие, жар пламени, слепой ужас, когда она мчалась в горящий дом.
— Ты поджег дом с моим сыном внутри. Мне не нужна твоя благодарность, Лютер. Мне ничего от тебя не нужно.
Он вздрогнул, как будто она его ударила. Его взгляд метнулся к детской площадке, к Майло.
— Не смотри на него, — прошипела Ханна сквозь стиснутые зубы. — Не смей!
Лютер открыл рот, словно собираясь спорить с ней, пытаться отстаивать свою правоту, но поджал губы и кивнул.
— Я заслужил это.
— Чувство вины не делает тебя хорошим человеком, — отрезала Ханна. — Это делают твои поступки. Если хочешь быть хорошим человеком, будь им.
— Я ничего не могу сделать, чтобы заслужить твое прощение?
Ханна резко рассмеялась.
— Прощение? Ты серьезно?
Лютер уставился на нее, затравленным взглядом. Голодным и отчаянным.
Она устало вздохнула.
— Мы не убили тебя. Прими это и иди своей дорогой.
— Я в долгу перед вами. За это. За то, что вы сделали для моего отца. — Его лицо исказилось, как будто он боролся с новыми слезами. — Скажи мне, что сделать.