На грани возможного
Шрифт:
Бишоп подозвал ее поближе.
— Мы давно не разговаривали.
Не раздумывая, она прошла по грязной траве и встала рядом с ним, опустив руки по бокам, ее распухшее лицо щипало от холода.
Квинн вдохнула посильнее, набираясь сил.
— Знаю, я все испортила.
— Я не буду делать вид, что твой поступок был умным, Квинн. Лиам тоже безрассуден, но он хотя бы знает, что делает. Тебе повезло, что ты осталась жива. И что Лиам тоже жив.
Она посмотрела на шарик и
— Я знаю это.
— Саттер мертв. Этой нигилистической группы больше нет. То, что ты сделала, конечно, очень легкомысленно, но Бог присмотрел за тобой. Он хранил тебя в безопасности.
Она опустила голову. Квинн чувствовала себя онемевшей, опустошенной. Саттер погиб от ее руки. Она хотела убить его, но риск оказался слишком велик.
Теперь она это понимала. Она никогда больше не будет такой глупой.
Всем сердцем она желала спасать людей, а не наоборот.
— Как мне все исправить?
— Извинись перед теми, кого ты обидела. А потом двигайся дальше. У тебя впереди великие дела, Квинн. Ты боец. Это видно любому. Ты заслуживаешь шанс бороться за то, во что ты веришь.
— Я не знаю, что сказать.
— Я сомневаюсь в этом. Ты разберешься. И ты всегда можешь спросить у меня совета.
Квинн скорчила гримасу.
— Ясно. Просто чтобы ты знала, если ты не хочешь говорить со мной, ты всегда можешь поговорить с Богом.
— Держу пари, Бог меня ненавидит.
— Почему ты так думаешь?
— Я убивала людей. — В ее голове пронеслись образы Саттера, опускающегося на колени, кровь хлещет из его бедра. Розамонд, хватающаяся за залитое кровью горло. — И я не сожалею.
Бишоп усмехнулся.
— Мне не жаль. — В ее сердце жила тьма — та часть, которая хотела убивать и продолжать убивать. Ее лицо горело от стыда. — Это делает меня плохим человеком?
— Нет, не делает.
— Как можно быть солдатом и пастором? Как можно проповедовать любовь и милосердие, а потом убивать людей?
— Я сражаюсь, когда должен. Когда защита невинных — это правильно. В Ветхом Завете многие из Божьих людей были воинами, призванными Богом сражаться, чтобы положить конец тирании, рабству и большому злу.
— О.
— Люди — это нечто большее, чем что-то одно. Они несут в себе и добро, и зло, тьму и свет, насилие и мир. Милосердие и справедливость.
Бишоп уставился на кресты.
— Главное — убедиться, что твое дело праведно. И не дать тьме захватить твою душу. — Он тяжело вздохнул. — Легче сказать, чем сделать и то, и другое.
— Как ты не поддаешься этому? Гневу. Ненависти.
— Найди то, что помогает тебе оставаться человеком, и держись за это всеми силами. Для меня это моя вера.
— Хорошо, — сказала она задыхающимся голосом. Ее разбитая губа болела, но Квинн продолжала говорить. Ей нужно выговориться. — Я все еще так зла.
— Будь злой. В злости нет ничего плохого. Но контролируй ее, направляй. Используй ее; не позволяй управлять тобой.
Она дала этим словам дойти до своего сознания.
— Гнев может подпитывать тебя. Придать тебе сил.
— Ха.
— Есть гнев, который мотивирует тебя, движет тобой. Он ищет праведной справедливости. В этом гневе нет ничего плохого. Но он может стать горьким и токсичным. Если не будешь осторожна, он может разъесть ту часть тебя, которая делает тебя тем, кто ты есть. Это тот гнев, которого ты должна остерегаться, Квинн. Он как огонь. Он и дает жизнь, и разрушает. Важно то, как ты его используешь.
Она кивнула, позволяя этой истине глубоко проникнуть в душу.
Она не хотела закончить жизнь, как Ксандер, мальчик, снедаемый своей яростью, который хотел уничтожить все, разрушить весь мир.
Борьбу внутри нее нужно контролировать. Не уменьшить, а изменить.
Что-то сдвинулось внутри Квинн. Словно освобождение. Как будто плотина прорвалась, и тьма внутри нее вырвалась наружу. Гнев все еще бушевал в ней, но теперь он стал другим.
Это трудно назвать или описать, но она чувствовала изменение.
— Я верю в тебя, Квинн.
— Ты это серьезно?
Он широко улыбнулся ей под бородой.
— Абсолютно.
Тяжесть в ее груди уменьшилась.
Она не исчезла полностью, но это уже начало.
— Я сомневаюсь, что Лиам чувствует то же самое.
— Не сомневайся. — Бишоп поднялся на ноги, его колени дрожали, и отряхнул штаны. — Поговори с ним. Стыд процветает в тайне и молчании. Разговор освобождает нас.
Она пнула ногой шальную кучу снега, покрытую грязью.
— Я знала, что ты сможешь помочь, пастор. Тебе следует брать плату.
— Я возьму несколько кустиков «бараньих ушей» Молли. — Теперь настала очередь Бишопа выглядеть смущенным. — У меня закончилась, ну, понимаешь, ТБ.
Квинн скорчила гримасу.
— И тут я поняла, что пора уходить.
— Квинн. — Бишоп протянул руку, взял ее за предплечье и сжал его. — После всего, любовь — это то, что выстояло. Нам нужны люди, чтобы выжить. Мы нуждаемся друг в друге. Это единственное, что отделяет нас от тьмы.
Голубой шарик прижимался к ее ладони — круглый, холодный, твердый. И красивый. Квинн положила его в карман рядом с рогаткой. Напоминание, которое она не собиралась забывать.
Глава 6