На грани
Шрифт:
— Ох-ох! Она совсем на него не похожа. А он никогда не отличался наблюдательностью.
Перевернувшись на спину, она устремила взгляд вверх, на потолок. Хоть солнце уже и перевалило за пик яркости и было не столь сокрушительно, жалюзи в комнате были еще спущены. Постель казалась призрачным ковчегом среди раскаленных волн зноя. Она наслаждалась редкостным ощущением физического комфорта, словно приподнятая в воздух в чьей-то гигантской надежной горсти.
— Так что это было? Секс? Вас так тянуло друг к другу?
— Наверно. Связь наша была очень
— Как сейчас?
— Нет. Не как сейчас. По-другому, — А как именно?
— Думаю, тут большую роль играло предвкушение. То, что мы никогда не знали, когда удастся встретиться. Собственно, в постели все было не так уж грандиозно. Но если ждать так долго, как ждала я, это было не столь уж важно.
— Думаешь, ты была в него влюблена?
Она представила себе, как медленно, один за другим, разжимаются пальцы этой горсти. Похоже на полет. И все прекрасно, если только не смотреть вниз. В таком положении она может делать или говорить что угодно. Даже самые горькие воспоминания сейчас не страшны.
— Влюблена? Не знаю, что означает это слово. Знаю только, что временами я не могла думать ни о чем другом. Каждый вечер я только и надеялась, что он освободится и позвонит. Это было как болезнь, недуг, от которого не хочешь избавиться. Наверное, это и есть влюбленность, думаю, что так.
— И тебя она пугала, эта болезнь?
— Временами. Временами он даже и не нравился мне, И сама я себе не нравилась. И в то же время я ощущала бешеную радость — радость жизни, радость... не знаю, как сказать... опрометчивости, что ли... как будто с цепи сорвалась. Раньше со мной такого не случалось... Словно вдруг наполниться жизненными соками!
Конечно, несмотря на всю надежность этой горсти, она знала, что может и сверзнуться вниз, упасть. Упасть может каждый, и это подстерегает всех и всегда. Уж сколько лет теперь она беспокоится не столько за себя, сколько за Лили. Сейчас же, паря во времени и пространстве, она ощущала себя не столько матерью, сколько любовницей. Она перешла некую грань, и чувство риска также вызывало радость. Именно за этим она и приехала сюда. Ей это стало ясно. С возвращением, Анна, думала она, с возвращением!
— Что же произошло потом? В конце?
— А-а, хороший вопрос! Раньше я считала, что это он все прекратил и искалечил мне жизнь. А теперь я в этом не уверена. Думаю, что мы оба как бы выдохлись, потеряли запал. Вернее, запал этот как-то сник. Я чувствовала, словно... не знаю, как выразить... Чувствовала себя какое-то время замаранной, что ли, оскорбленной, словно мне всучили негодную вещь и я потратилась на что-то, совершенно того не стоящее. Это меня просто с ума сводило. Но я это преодолела — постепенно.
— А он? Что чувствовал он?
— Понятия не имею. Когда через девять месяцев мы увиделись, он говорил, что чувствовал себя выпотрошенным, что очень скучал по мне — каждый час и каждую минуту. Но это его особое свойство — умение говорить собеседнику то, что тот желает услышать. Профессиональные навыки... Думаю, что для такого он слишком занят. Двое детей, много работы, светская жизнь. Он человек востребованный, столько людей вокруг его осаждают... Не могу поверить, чтобы для него стало так уж ощутимо отсутствие одного из них.
— И все же ты с ним переспала.
— Лишь потому, что все было кончено и я знала, что ничего не почувствую.
— Так и было?
— Совершенно. Странное такое ощущение. Помню, что, когда он ушел, я села в постели и взяла книгу... И зачиталась.
— А потом родилась Лили.
— Да. Потом родилась Лили.
— Это было намеренно? Она помолчала.
— Я не думала, что забеременела, — осторожно сказала она, чувствуя, что не совсем отвечает на вопрос, и в то же время понимая, что только так и может ответить, как другим, так и себе.
— И тебя не смущало то, как она зачата? То, что ты ничего при этом не чувствовала?
— Нет. Абсолютно не смущало. Наоборот, казалось, так оно и должно быть. Как будто теперь существуем я и она, а вовсе не я и он.
— Значит, теперь ты о нем больше не думаешь?
— Почти не думаю. Странно. По-моему, я даже и помню-то его смутно. Это было так давно, что вроде и не со мной.
— Похоже, что из этой схватки в конечном счете победительницей вышла ты.
— Думаешь? Больше я не воспринимаю это как схватку.
— Так и бывает при победе.
— А-а, что ж, запомню на будущее!
Она шевельнулась, и рука ее коснулась его плеча. На секунду она задержала ее в этом положении, ощущая теплую влажность его кожи и слабо предвкушая движение, с которым он сейчас придвинется к ней. Когда движения этого не последовало, она позволила пальцам прокрасться подмышку, нащупать там поросль его волос. Она тихонько потянула за волоски, ожидая, что вот сейчас он повернется к ней, чтобы в шутку ей отомстить, навалится на нее, пригвоздит своей тяжестью. Зной почти схлынул теперь, и можно было вновь заняться любовью. Их тела сцепятся сейчас, слипнутся, чтобы потом с чмоканьем оторваться друг от друга. Но он никак не отозвался.
Она ткнулась лицом ему под мышку, вдыхая резкий запах его пота. Волосы там были длинными и на удивление шелковистыми, как у ребенка, совсем не похоже на тугие завитки между ног. Она лизнула волосы под мышкой, лизнула на пробу, воображая, каким удовольствием будет получить такую же ласку от него, представляя, как губы его коснутся ее волос и спустятся ниже; представленное возбудило ее еще больше. Язык ее продолжал свое путешествие, оставляя на его груди, под рукой, тоненькую полоску слюны. Кожа его была здесь мягче, словно моложе. Припомнилась безупречная нежная кожа Лили, под мышками такая мягкая, будто еще не наросла окончательно. Она представила себе, как они лежат с Лили в постели, как Лили засыпает, а она тихонько, как перышком, проводит пальцем по дочкиной спинке, очерчивает контуры по-цыплячьи хрупкой лопатки, ползет дальше под мышку. Она слышит, как хихикает девочка, хихикает уже сонно, но требует повторения.