На гребне волны
Шрифт:
Мал Святославович, тут отзывающийся на имя Геннадий, создал себе личину иного вида. Очень полезную и также позволяющую добиться определённого влияния в Царьграде. Геннадий был одним из наиболее известных… нищих. То есть сам то он уже давно не стоял с протянутой рукой близ паперти одного из многочисленных храмов, хотя сперва пришлось показать себя и там. А вот, пользуясь совершенно иными знаниями и умениями, сколотить из немалой части городских нищих крепкую шайку – это совсем другое дело. Не слишком большая, не претендующая на совсем уж широкое распространение, она была достаточно влиятельной в мире царьградских разбойников. Возможность получения знаний о той, изнаночной стороне жизни ромейской столицы она многого стоила. Да и сами нищие, покорные воле Мала, порой пробирались в такие места, что аж сердце замирало от предвкушения раскрытия важных тайн и получения ценного знания. Конечно, требовалось из множества осколков собирать мало-мальски цельную картину. Но оно того стоило… Иногда так уж точно.
Мал, он же Генналий из Киликии, даже не скрывался, ведя жизнь довольно открытую. Просто, как и ему подобные, щедро платил ромейским стражникам, которые, получая свою долю звонких монет, исправно закрывали глаза на очень многое. Главное, чтоб это самое «многое» на выходило за очерченные рамки, только и всего. Вот и был человек из киевской Тайной Стражи доволен собственными успехами. Потому и сидел, попивая разбавленное водой вино, болтая с третьим из присутствующих, мрачным и озлобленным на всех ромеев вместе взятых человеком очень особенной внешности. Тем, о принадлежности коего к деятельности людей русского конунга и вовсе нельзя было подумать.
Евнух. Типичный такой, ни с кем иным не спутать. И облик не росский, за ромея можно было легко принять. Хотя на самом деле Пётр был урождённым болгарином, чья жизнь с самого детства сложилась слишком уж печальным образом. Болгаро-византийская война, она, как и большинство войн, протекала не просто с большими потерями обеих сторон, но и со всей прилагающейся жестокостью и грабежами. Вот во время одного из таких семья Петра была перебита, а сам он попал в плен как живая добыча. Ромеи знали толк в том, как и кого брать в плен, чтобы получить с этого немалую выгоду. Те, за кого можно было получить выкуп – это само собой. А ещё красивые девушки, порой совсем-совсем юные, и… мальчики. Омерзительные и искажённые пристрастия некоторой части ромеев к мужеложеству были известны далеко за пределами их империи. Вот и Петра прихватили в числе прочих пленников именно с этой целью.
Дальше – совсем плохо. Продажа паренька богатому выродку, который обожал молоденьких мальчиков, причём особую слабость питал к тем, кто был непокорным. Обожал ломать их, превращая в выгоревшие изнутри покорные оболочки, калеча души, а порой и тела. И более года мучений, поскольку ломаться он и не собирался, из-за чего постоянно пребывал в подвале, прикованный цепями и живущий впроголодь. Затем… этот самый ромей счёл, что оскопление сделает его игрушку боле податливой и смирной. Подумал и ошибся, причём со смертельным для себя исходом. Поняв, что дальше будет совсем жуть жуткая, Пётр притворился… чтобы потом, через месяц, зубами перервать глотку «хозяину», прирезать жену и двух сыновей-подростков, знавших о том, что творит их выродок-папаша и не видящих в том ничего гадкого. Потом же, прихватив немного золота и серебра, ему удалось не просто бежать с виллы, где его держали. Но и затеряться.
Возвращение в Болгарию, осознание ненужности, невозможности найти себя по причине искалеченности. Жалости он не хотел и не принимал. Вдобавок же раз и навсегда преисполнился отвращения ко всему, что было связано с той религией, что допускала как создание скопцов, так и просто позволяла существовать нелюдям наподобие бывшего «хозяина», Луки Трибоника, из знатного и богатого семейства. Неудивительно, что такого как он вскоре нашли. Не свои болгары, а русичи, чьи не только торговцы, но и иные посланцы последнее время зачастили в Болгарское царство. Подобрали, стали обучать, поскольку в ненависти к ромеям и разочарованности полнейшей в христианской вере даже не сомневались. Увечье, опять же, оказалось в их глазах немаловажным преимуществом.
Изменилось в бывшем болгарине многое, начиная с самого простого, имени. Был Петр, а стал Вадим. Вера опять же поменялась, благо от старой он уже отказался, а в таком случае принятие новой, причём вполне осознанное, было естественным поступком. Потом же, должным образом подготовленного, его и отправили в Византию, из которой он ранее бежал и не мыслил, что придётся когда-нибудь возвратиться. Да ещё столь необычным образом.
Евнухам у ромеев, как ни странно, были открыты многие дороги из числа тех, по коим нормальному, не калеченному человеку пройти невозможно. Да и одному калеке с другими такими же сходиться гораздо легче. Особая, замкнутая общность, других не то что резко отторгающая, но мягко так выдавливающая вовне. Зато особый источник сведений, за которые частенько даже платить не приходилось, потому как из обычных разговоров и сплетен уже-не-мужчин получалось узнать то, что и Любомира с Малом из-под своих личин блаженной и побирушки вызнать оказались не способны.
Ну и последний, Индульф Скользкий, тут ставший Рустамом Ильнуровым, торговцем из Булгарии. Правоверным магометанином, доказывающим сие всем своим поведением. Намазы должное число раз в день, одеяния, несколько жён с наложницами и даже мужское своё хозяйство приведший в полагающееся правоверному состояние, чтоб точно никто ничего не заподозрил. Почему именно Булгария? Внешность! Булгары тип лица имели совершенно не восточный, потому ими прикидываться было легко и просто. А заодно общаться в торговой среде, причём такой, в которой старались с торговцами русскими дела иметь очень ограниченно. А уж в Царьграде торговцев с Руси было совсем мало по понятным причинам. Опасно тут было для них, очень опасно. Вражда не простая, а чуть ли не абсолютная с мгновения, как Владимир умостил своё седалище на византийский престол.
Вот эти четверо и являлись самыми, пожалуй, важными и ценными прознатчиками Руси в византийской столице. Не похожие на тех, которые были раньше. Потому и остающиеся живыми и на воле, а ещё доставляющие новые и новые сведения, отправляемые в родные края по тайным путям, зачастую даже с людьми, которые о том не подозревали. Совсем недавно отправили и то, что удивило даже их, казалось бы, ко многому привычных. Вокруг этого сейчас разговор и крутился.
– Многое делать доводилось, но выводить из Византии разложившиеся трупы, перед тем очистив от гнилой плоти и разобрав по косточкам… Такое я не скоро забуду, - усмехался Мал, покачивая кубок и смотря за тем. как вино колышется, наводя на какие-то непонятные мысли.
– Ты забудешь не скоро, а я и вовсе никогда, - поморщилась так и не открывшая глаз Любомира. – Эта гниль у моих девочек хранилась. Бедные! И так вынуждены притворяться убогими слугами распятого, про чистую одежду и мытьё надолго забывая. А тут и это…
– Вонь. Только там она и могла остаться незамеченной.
Индульф, как и почти всегда, был несколько грубоват, называя вещи не просто своими именами, но и довольно жёстко, забывая о желательности смягчения образов. Только от правды не отмахнуться. Лист лучше прятать в лесу, а гниющие куски трупа, похищенные из склепа, выстроенного Владимиром любимому дядюшке, в месте, где обитали как бы «ревностные христиане и чуть ли не святые». Ну а дальше… Кости помещали в два десятка рак – медных, дабы не привлекли к себе внимания желающих поживиться - и в таком виде, по отдельности вывозили с доверенными людьми через Болгарию. Болгарское царство, так и остающееся, несмотря на все войны, крепко связанным с Византией общей культурой, тоже потребляло мощи святых и разных праведников. В очень больших количествах, надо заметить! Именно поэтому никого не удивлял подобного вида товар. Похищать его точно не стали бы! Медь не была великой ценностью, а кости… их можно и на месте найти, не возя издалека. Уж торговцам реликвиями, на девять десятых поддельными, это лучше прочих было известно.
– Едет теперь Добрыня обратно на Русь. По кусочкам, а всё равно едет, - хмыкнул Мал. – Думаю, нам только предстоит узнать, чем он после смерти так важен оказался, что конунг даже гнилыми костями не побрезговал.
– Мысли есть, но пока помолчу, - невесело так усмехнулась Любомира. На пару мгновений приоткрывшая глаза. – И если я права, то мы великое дело содеяли, други. И новые совершим. Выполнено одно поручение, но теперь и новые поступили. Все мы про то ведаем, все раздумываем, как лучше их воплотить, чтоб и дело сделать и самим не попасться.