На гребне войны
Шрифт:
– Но при условии, что с тем заведением будет покончено и с прочим бабьем, – гордо выпятил подбородок Коваль.
– Разумеется. – Луганов все больше тяготился этим разговором, его мысли витали возле сына. Он думал, что скажет ему, как заставит выкинуть из головы плавучий бордель.
Он тоскливо посмотрел в окно. Меж складчатых полотнищ подобранных по краям штор темнело вечернее небо.
– А что, если эту девицу… – Коваль выразительно посмотрел на задумавшегося Луганова, – ну, это на крайний случай.
Луганов был недоволен, во-первых, эгоистической бравадой сына, а во-вторых, осведомленностью Коваля, который лишь прикидывался этаким Зевсом на Олимпе, а сам зорко следил за происходящим, причем не только в политической и экономической жизни края, но и в личной жизни чиновников и членов их семей. Он не удержался и бросил на Коваля едкий, почти ненавидящий взгляд. Но благодаря тому, что Федор Николаевич смотрел исподлобья, защищенный к тому же разницей в росте – Коваль был на голову выше, – гневливая твердость этого взгляда осталась губернатором не замеченной. Или он притворился?
– Я и сам об этом думал, – благодарно улыбнулся Федор Николаевич, – но это, как вы правильно заметили, на крайний случай.
Луганов, хоть и высказал благодарность за предложенный Ковалем вариант брака его дочери с Лугановым-младшим, был другого мнения о перспективах сына. Он метил гораздо выше, предвидя скорое смещение губернатора со своего поста. Луганов-старший имел в виду законное смещение – он был уверен, что, несмотря на объемы денег, которые Коваль намеревался вбухать в надвигающуюся выборную кампанию, на второй срок он не останется.
Луганов подумывал о кандидатуре сына на пост губернатора, и на худой конец – если бы он не отважился на прямое противостояние с командой Коваля – на место того самого Сурова, чья жена была председателем арбитражного суда, с помощью которой Луганов и Коваль хотели обанкротить один из крупнейших рыбоперерабатывающих заводов Таруты с целью раздела его имущества и создания на руинах в общем-то прибыльного предприятия акционерного общества «Тарутрыб-сервис». Суров заведовал банком «Три кита», был меценатом, отстегивал кое-что детским домам и больницам, занимался инвестициями, в общем, вполне подходил на роль защитника интересов простых островитян.
– И хочу тебя предупредить, – по-свойски сказал губернатор, ловя тревожный взгляд Луганова, – моя Настасья не потерпит рядом с собой такого юбочника!
Это замечание взбесило Луганова, но, взглянув на лоснящееся от самодовольства лицо губернатора, он успокоился. Ленивая усмешка Коваля, его небрежный фамильярный тон означали, что он меняет гнев на милость, подозрительность и недовольство – на видимость доверия. Значит, ситуация под контролем.
– Я бы мог их свести на Мысу, – вспомнил он о своей даче, – вот только, боюсь, нам тогда придется играть в шашки да смотреть телик.
Коваль издал хрипловатый смешок. Он намекал на оргии, имевшие место на Опаловом мысу. Если он пригласит туда дочь, а Луганов возьмет сына, присутствие девиц легкого поведения будет более чем неуместно.
– Мы соскучимся, – заговорщицки улыбнулся Ковалю Луганов, – не будем торопиться. Возможность поближе свести наших деток еще представится.
– Ну как знаешь, – с притворной обидой ответил губернатор.
С обидой – потому что со всей присущей ему наивностью самовлюбленного и уверенного в своем могуществе человека считал свою дочь лучшей партией, а с притворной – потому что не верил, что кто-то проявит чудовищную глупость или спесь и не захочет породниться с ним.
В этот момент снова зазвонил сотовый Луганова. Федор Николаевич достал трубку и прижал к уху. Что-то буркнув, он отключил «Нокию» и посмотрел на Коваля.
– Иди-иди, – догадался тот, – и прищучь этого мерзавца, чтоб неповадно было!
Усмехаясь про себя этому напутствию, Луганов-старший покинул кабинет Коваля. Он прошел широким гулким, несмотря на ковровую дорожку под ногами, коридором, спустился по лестнице и, миновав несколько дверей, толкнул ту, на которой красовалась табличка с его именем и званием. Еще из коридора, пустынного в этот час – время было позднее, – он слышал возмущенный голос своего сына. Он вошел в кабинет быстрым, но мягким шагом и старательно прикрыл за собой дверь.
– Федор Николаевич, – поднялся Василий, а за ним стерегущие Игоря по краям (он сидел в кресле, а они на стульях) молодчики.
– Спасибо, вы свободны, – сухо кивнул Луганов-старший Василию.
Василий в сопровождении своих подчиненных вышел из кабинета. Но, прежде чем выйти, проходя мимо Федора Николаевича, он шепнул ему что-то на ухо. Лицо вице-губернатора приняло грозное выражение.
– Какого черта? – воскликнул Игорь.
Он был взвинчен до предела и теперь, оставленный своими мрачными надсмотрщиками, решил дать волю негодованию.
– Это я должен спросить! – рявкнул Луганов-старший и стиснул зубы.
Его благообразное лицо, которому, общаясь с Ковалем, он старался придать добродушное выражение, теперь источало злобное разочарование. Лоб изрезали глубокие продольные морщины, подбородок нервически дергался, углы рта саркастически оттягивались вниз. Федор Николаевич попытался тем не менее взять себя в руки.
– Долго это будет продолжаться? – метнул он в сына гневный взгляд.
– Я – совершеннолетний, – с вызывающим видом сказал Игорь, – ив няньках не нуждаюсь!
– Хочешь и мою, и свою карьеру загубить? Ты – сын вице-губернатора, основной акционер Тарутинской базы тралового флота, позволь тебе напомнить! И я не позволю, слышишь, не позволю валять в грязи свое имя! Ну что такого в этой девке, что ты никак не можешь от нее отцепиться?
Луганов-старший впился в сына «вампирическим» взглядом.
– Что у нее есть такого, чего нет у других? Ну хорошо, если тебе так надо, встречайся с ней в другом месте, не в этом борделе!
– Этот бордель принадлежит нашему компаньону, позволь тебе напомнить, – горько усмехнулся Игорь, – так называемой «крыше»…