На исходе ночи
Шрифт:
Могущество тайного судилища инквизиторов было так велико, что его жертвой стал даже Бартоломе Карранса, архиепископ Толедский. Дела давно минувших дней?.. Нет. Палачи Франко возродили мрачную славу инквизиции, подвергая в застенках жестоким пыткам противников фашистского режима.
Мы покидали Толедо, город, над которым не властно время, под вечер. Причудливые длинные тени дворцов, соборов и замков делали его еще таинственнее и романтичнее.
Жемчужина Испании
После державного величия Мадрида с его изменчивой, дождливой и ветреной погодой, после сурового и гордого Толедо Севилья ослепила ярким солнцем, белыми и розовыми домами, улицами, обсаженными стройными пальмами и апельсиновыми деревьями, усыпанными оранжевыми плодами. Есть в этом южном городе какая-то легкость, артистичность, он, словно шампанское, пьянит легко и радостно.
Ни с одним испанским городом не связано столько легенд, как с Севильей. На каждом шагу вас поджидают знакомые неожиданности. Идем по широкой, вполне современного вида улице мимо двухэтажного, выкрашенного в бежевый цвет, строения. Обычное, ничем, в общем, не примечательное здание в стиле барокко. Да разве барокко в Испании кого-нибудь удивишь? Так и прошли бы мимо, если бы не слова гида. Оказывается, именно здесь находилась табачная фабрика, где по воле воображения Проспера Мериме свертывала сигары своенравная красавица Кармен. Возле вот этих ворот стоял на карауле ефрейтор Хосе, охраняя женщин от пылких испанских мужчин. Пока я восстанавливал в памяти историю их трагической любви, из ворот выпорхнула веселая стайка девушек. Они даже не взглянули в сторону иностранцев и промелькнули, громко постукивая каблучками, независимые, стройные, красотки, современные Карменситы в джинсах или мини-юбках. «Студентки, — пояснил гид, — сейчас здесь один из факультетов Севильского университета».
Узкая улочка, причудливо извиваясь в каменном ущелье, ползет вверх. Улочка так и называется — Ла Сьерпе — Змеиная. По ней вел в тюрьму, но так и не привел арестованную Кармен ефрейтор Хосе. Здесь, в этом древнем квартале Макарена Севилья предстает в своем, так сказать, чистом виде, воспетая и прославленная Пушкиным и Мериме, Бизе и Россини, Бомарше и Мурильо… Порой кажется, что перед тобой не город, а огромная роскошная оперная декорация: так неправдоподобно, сказочно живописны старинные улочки, белые дома, увитые зеленым плющом, уютные внутренние дворики — патио, кованые фонари, ажурные решетки балконов. И я бы не удивился, если бы на балкон вышла, кутаясь в мантилью, прекрасная донна, чтобы благосклонно выслушать серенаду благородного идальго: «Я здесь, Инезилья, стою под окном, объята Севилья и мраком и сном…» Увы, времена прекрасных дам и благородных рыцарей давно прошли, даже здесь, в сердце романтической Севильи, где «ночной зефир струит эфир, шумит, бежит Гвадалквивир», где даже сами названия улиц дышат экзотической стариной: Вида (Жизнь), Агуа (Вода), Глория (Слава), Атауд (Гроб), Хамердана (Потрошенная)… Поначалу даже не верится, что здесь вообще обитают люди. Но стоит присмотреться, и понимаешь, что обитатели этих «оперных» домиков, простые севильцы, живут своей, вполне современной жизнью с ее радостями и печалями, заботами и тревогами. Экзотика, столь милая сердцу туриста, для них оборачивается другой стороной: отсутствием в старых домах коммунальных удобств. Дворов, а тем более детских площадок, здесь нет, ребятишки гоняют мяч прямо посреди улицы.
Из квартала Макарена хорошо просматриваются каменные кружева порталов, башен и башенок кафедрального собора — самого большого в Испании. Мне довелось повидать немало храмов, в том числе и те, что превзошли своими размерами Севильский — святого Петра в Ватикане и святого Павла в Лондоне, и потому собор запомнился не столько архитектурой, многочисленными скульптурами великомучеников, распятиями и т. д. Под его высоченными сводами недалеко от алтаря, в каменном склепе, покоятся останки Христофора Колумба. Как известно, после своих плаваний в «Индию» он поселился в Вальядолиде, в Испании, где и умер. Его прах перенесли в Севилью, отсюда на остров Санто-Доминго у берегов Центральной Америки, потом — на Кубу, и наконец, в 1902 году великий мореплаватель нашел последнее пристанище в Севилье, в этом каменном склепе. Таким образом, Колумб уже после смерти совершил еще одно, четвертое плавание к берегам Америки. (Заметим в скобках, что существуют и другие версии относительно места захоронения первооткрывателя Америки.) С великого открытия Колумба и начинается завоевание Нового света испанскими конкистадорами. Многие тысячи писем, карт, донесений и других документов, относящихся к этому периоду, хранятся в архивах замка Алькасар, бывшей резиденции испанских католических королей — титул, присвоенный им папой римским.
«Здравствуй, товарищ!»
Шоссе послушно повторяет изменчивый рельеф местности, плавно поднимаясь на склоны холмов и так же плавно спускаясь в долины. С кинематографической быстротой меняются пейзажи. Словно маленькие солнца, оранжево светятся среди густой зелени апельсины. По склонам ровными рядами бегут виноградники. Далеко, почти за горизонт уходят оливковые плантации. Одинокие пинии высоко и гордо взметнули ввысь пучкообразную крону. Под сенью пальм и эвкалиптов прячутся белые и розовые виллы. Их сменяет беспорядочное нагромождение каменных домиков с плоскими крышами. Они стоят близко, почти касаясь друг друга, как бы образуя один огромный дом. Это деревня. Непривычный, экзотический пейзаж, но в то же время как будто уже виденный раньше. Где? Ну конечно же, в Алжире или Ливане. Сходство с Ближним Востоком дополняет необычный, красноватый, гранатовый цвет земли. Отсюда, от арабского слова «гранат», и пошло название этой южной провинции — Гранада. Земля, давшая миру Федерико Гарсиа Лорку, «гренадская волость», увековеченная нашим Светловым. Прекрасная далекая земля, за которую пошел воевать украинский парень. Сколько лет прошло с той поры, когда Светлов написал свое знаменитое стихотворение, а жизнь гранадских крестьян не изменилась, а если и изменилась, то к худшему. Трудно, невозможно поверить, что в этом благословенном уголке земли люди голодают. Неужели земля не может прокормить земледельца? Конечно, может, и с лихвой, но все дело в том, что она принадлежит не тем, кто ее возделывает, а помещикам, которым стало дешевле и удобнее использовать машины, чем труд наемных батраков. Безработица, словно раковая опухоль, поразила и сельскую местность. В печати приводилась такая чудовищная цифра: триста тысяч крестьян Андалусии голодают. Таков один из зловещих парадоксов технического прогресса при капитализме.
Острым уступом нависает над главным городом провинции — Гранадой — высокий холм. С его вершины хорошо просматривается не только весь древний город, но ближайшие к нему подступы; еще дальше сверкают под солнцем снега Сьерры-де-Гвадаррамы. Именно из этих выгодных стратегических соображений арабский халиф Аль-хаммар в тринадцатом веке повелел построить здесь касабу — крепость. Каменной квадратной глыбой она охраняет вход во дворец халифа, названный позже его именем — Альгамбра. Правильнее будет говорить не об одном дворце, а о целом дворцовом комплексе. Теперь Альгамбра во многом утратила свое былое великолепие, подвергаясь перестройкам после реконкисты — изгнания мавров из Испании, однако многое осталось нетронутым, как при арабских халифах. Таким предстает перед многочисленными туристами тронный зал. Стройные, украшенные затейливым орнаментом колонны подпирают высокий деревянный потолок. Орнамент своим рисунком напоминает цветущее дерево и символизирует вечно живое древо жизни. Искусно инкрустированный разноцветными породами ливанского кедра потолок — это символ неба. Он и в самом деле походит на усыпанное звездами ночное небо. Высота потолка — восемнадцать метров, столько же — от мозаичного пола до земли. Таким образом, халиф находился как бы между небом и землей. Тоже красноречивая символика.
Внутренний дворик с фонтаном посредине окружают колонны, похожие на стволы пальм; сводчатые арки своими очертаниями наводят на мысль о пещере. Созерцание живительных струй фонтана, «пальм» и «пещер» в летнюю жару создавало иллюзию прохлады.
Медленно спускаемся вниз, и снова попадаем на узкие, забитые автомобилями, пропахшие отработанным бензином улочки. Они живут своей жизнью. В многочисленных магазинчиках и лавочках ассортимент рассчитан в основном на туристов: керамика, статуэтки тореадоров, ножи-навахи и, конечно, Альгамбра во всех возможных видах. Возле одной из таких лавок мы остановились, привлеченные ярко-красной Кармен с кастаньетами в руках. И вдруг над самым ухом раздалось: «Буэнос диас! Здравствуй, товарищ!» Всякие люди встречаются за рубежом, в том числе и «товарищи» в кавычках. Однажды на Пирейской набережной к нам привязался один из таких бывших товарищей, бывший русский, чтобы попытаться всучить грязную антисоветскую газетенку, и конечно, тут же получил от ворот поворот. «Здравствуй, товарищ!» — вторил незнакомец — невысокий, даже щуплый человек средних лет. Его глаза смотрели доброжелательно и приветливо: «Давно не встречал советских русских. Ведь вы же советские, не так ли?» Он говорил медленно, с сильным акцентом, отчетливо произнося каждый звук — так говорят иностранцы на чужом языке. «Да, мы советские, в вы откуда узнали?» — Он улыбнулся: «Гранада — маленький город, здесь новости распространяются быстро. И еще вы, компаньерос, должны знать, что у вас здесь, в Эспанье, много амигос… как это по-русски… друзей. Мы помним ваших добровольцев. Замечательные ребята. Герои…. — Он задумчиво помолчал. — Вместе воевали. Потом — Москва, там и научился вашему языку. Вскоре партия послала на подпольную работу в Эспанья. Теперь, когда Франко в могиле, мы, коммунисты, действуем открыто. Много, очень много работы. Франкизм еще не похоронен». Прощаясь, он протянул руку. Рука была маленькой, сухой, но крепкой, рука друга, рука трудовой Испании.
…Поздний вечер. Гостиница, в которой мы живем, расположена на том же холме, что и Альгамбра, только еще выше. Отсюда, с балкона, город и замок — как на ладони. Далеко внизу мигают огни Гранады, подсвеченные прожекторами дворец и сады Генералифе (райские сады) кажутся еще романтичнее и таинственней. Я любуюсь открывшейся картиной, и само собой возникает в памяти прелестное шутливо-ироническое стихотворение Козьмы Пруткова «Желание быть испанцем».
Тихо над Альгамброй. Дремлет вся натура. Дремлет замок Памбра. Спит Эстремадура. Дайте мне мантилью; Дайте мне гитару; Дайте Инезилью, Кастаньетов пару. Дайте руку верную, Два вершка булату, Ревность непомерную, Чашку шоколату. Закурю сигару я, Лишь взойдет луна… Пусть дуэнья старая Смотрит из окна!В этом стихотворении мастерски спародирован набор расхожих штампов, представлений, так сказать, «испанщины», ассоциирующихся с далекой, романтической страной и с Пиренеями.
«Мы никогда не знали этого народа, — пишет Кольцов в «Испанском дневнике», — он был далекий и чужой, мы с ним никогда не торговали, не воевали, не учились у него и не учили его.
В Испанию и раньше ездили из России одиночки, чудаки, любители острой, горьковатой экзотики.
Даже в голове развитого русского человека испанская полочка была почти пуста, запылена. На ней можно было найти Дон-Кихота с Дон-Хуаном (которого произносили по-французски — Дон-Жуан), Севилью и сегедилью, Кармен с тореадором, «шумит, бежит Гвадалквивир» да еще «тайны мадридского двора».
Культура Древнего Рима, итальянского Возрождения — прекрасная культура. Она оплодотворила искусство всего мира и нашей страны. Но, неизвестно почему, она попутно заслонила от нас Испанию, ее литературу, живопись, музыку, ее бурную историю, ее выдающихся людей. А главное — ее народ, яркий, полнокровный, самобытный, непосредственный и, что удивительнее всего, многими чертами поразительно напоминающий некоторые советские народы.
И вдруг этот, долго прозябавший в нижнем левом углу материка, никому по-настоящему не известный народ сухих кастильских плоскогорий, астурийских влажных гор, арагонских жестких холмов — вдруг встал во весь рост перед миром».