На исходе последнего часа
Шрифт:
Через минуту они пронеслись вверх по лестнице. Последним шел толстяк, тяжело дыша и с каждым шагом все больше покрываясь потом…
ЧЕРВЯК
Через полчаса Поляков наконец-то нашел своего сына в одном из корпусов огромного больничного комплекса.
Синяки под запавшими глазами и желтый цвет лица изменили Степана до неузнаваемости. Поляков присел на краешек стула и, стараясь не смотреть на него, вел разговор нормальным, бытовым тоном, чтобы не драматизировать и без того катастрофическую ситуацию. Степан говорил как бы с трудом, выбрасывая из себя отдельные фразы и замолкая надолго.
– Кто-то закрыл мне глаза руками… я помню, еще успел подумать, неужели Ирка уже с костылем бегает… И платок сверху на рот и нос… наверно, хлороформ… короче, я отключился, а в себя пришел, смотрю… я в каком-то подвале, что ли… сижу. К стенке прислонившись.
– Где это могло быть?
– Н-не знаю… не перебивай… Заходят два мужика. То есть один – мужик… интеллигентный такой с виду… обходительный, средних лет, рыжеватый такой, а второй – постарше его верзила с железным зубом… лебезил все перед обходительным… Так этот первый, он… Фазер, ты разве не помнишь… я рассказывал… со мной вместе учился парень, кололся по-черному… наркоман уже был… конченый… Прошлым летом… дозу не рассчитал, перегрузился – и «в ящик»… Миша Владимиров.
– Владимиров? – с суеверным ужасом переспросил отец.
Сын опустил ресницы, дескать, да. И через силу продолжил:
– Так вот, этот мужик похож на него жутко. Я даже испугался, думал уже – на том свете… Глаза, нос, скулы – все точно…
– Ты ничего не фантазируешь, сынок? Пойми меня правильно: ты столько пережил, что можешь что-то теперь помнить уже не так, каким это было в реальности. Успокойся, пожалуйста, все уже позади. Я сумею тебя защитить. Ты наверняка слышал такой термин – ложная память. Помнишь, в детстве, ты мне постоянно говорил, когда мы с тобой где-нибудь путешествовали: фазер, по-моему, я здесь уже был.
Поляков– младший облизнул губы и прохрипел:
– Ты что, смеешься?! Этот тип… он внимательно посмотрел на меня и сказал странную фразу: «А вот такие червяки живут себе – и ничего». Махнул рукой… и ушел. После этого меня и обработал… верзила этот. Говорит: голубчик, ножки-то у тебя неправильно срастаются, неправильно!… Но мы это выправим, выправим… И знаешь, чем он меня? Ма-аленьким ломиком… Против лома нет приема… И спрашивал все время после каждого удара: годидза, Поляк? Годидза, Поляк? Мы с тебя теперь не слезем, Поляк… А потом уже, когда я орал как ненормальный, ввели клофелин… Но это уже мне здесь объяснили… И знаешь, мне кажется… что они сами же меня сюда и привезли… «на скорой»… В машине были такие белые сиденья… и скелетик под лобовым стеклом… А почему это я червяк, отец, а?! Что вообще происходит?!?
Поляков глубоко задумался, потом вздохнул:
– Успокойся, парень, ты не червяк. Поверь, мы обязательно придумаем что-нибудь такое-эдакое… Скажи мне вот что, у тебя загранпаспорт в порядке?
Степан, сглотнув слезы, утвердительно кивнул.
– Что с нами будет… отец? Что происходит?
Поляков встал со стула и заходил по палате.
– Это моя вина, прости, Степан. Но я вывезу вас из этой Богом забытой страны, клянусь! Ты знаешь, где шляется твой младший брат?
– Димка в Крыму, в Алуште… Живет у какой-то девки. У меня есть адрес, в общежитии… Но скажи, где сейчас мама?
– Она в Швейцарии, в Лозанне. Я вывезу вас туда, только об этом никто не должен знать. Понял?
– А как же Ирка?!
– Что – Ирка?
– Я же люблю ее! Я от нее никуда не уеду!
– Ты сделаешь то, что я решу. И прекрати спорить!
РОДНЫЕ И БЛИЗКИЕ
В этот раз они говорили вдвоем, потому что дело происходило в управлении. Трофимов, естественно, пока еще лежал в Лечсанупре, а Грязнов, который должен был заниматься организацией поисков неизвестно чего в лесу, ошивался вообще неизвестно где.
Турецкий сел верхом на стул. Грустный капитан-оперативник чувствовал себя неуютно.
– Это еще не избиение младенцев. Успокойтесь, – сказал Турецкий, – про пожар вас пока что пытать не буду. Им занимаются, я надеюсь?
Грустный капитан сдержанно кивнул.
– Как разбился парень, который первым увидел Малахова, выползшего из леса?
– Он не только увидел, но попытался отвезти его в ближайшую больницу, только вот не успел… Это, конечно, звучит абсурдно, но с ним у Малахова было больше шансов, чем у кого-либо другого.
– То есть? А, я понимаю, что вы имеете в виду, что он мог Малахова довезти быстро, он ведь был автогонщиком, этот парнишка?
В кабинет вошел Грязнов.
– И причем классным.
– И разбился? На какой машине он был? И когда это случилось? – на всякий случай поинтересовался Турецкий, раскачиваясь на стуле. – И где сейчас то, что от этой тачки осталось?
– Девятая модель «Жигулей». На следующий день после Малахова, – тяжело вздохнул грустный капитан, хорошо понимая весь идиотизм положения. – А машина – в гараже у его родителей.
– Ну вот что, дайте мне оперативные материалы по его гибели. Следственное дело наверняка еще не закончено прокуратурой?
– Формально нет, но вряд ли что изменится. – Капитан пошел было к сейфу. – Александр Борисович, я им сам занимался по нашей линии, это безнадежно, парень на повороте не справился с управлением и въехал в бетонный парапет. Вроде бы никакого криминала и нет.
– На повороте, говоришь? – Турецкий задумался. – А кто его первым увидел, уже разбившегося?
– Сейчас посмотрю, забыл фамилию свидетеля, помню только, что этот мужчина был на иномарке, – грустный капитан листал страницу тоненькой папки. – Ага, точно, на «фольксвагене»…
– На «фольксвагене»? – Турецкий вскочил. – На «фольксвагене»?! Вы что, рехнулись, капитан?! Да вы тут спите все, что ли, на своем вшивом курорте?! Вы не понимаете, что это значит? Как фамилия водителя? Ярцев?
– Да, – растерянно ответил грустный капитан, снова заглянув в дело. – Вениамин Ярцев…
«Все было проще пареной репы. Ярцев скрутил будущему Аллену Просту тормоза точно так же, как потом выполнил эту операцию с драндулетом ботаника. Он элементарно ревновал. Хотя сейчас трудно, конечно, сказать, какие именно чувства владели этим обезумевшим любовником Герата. Которого я, кстати сказать, и успокоил, безо всяких эмоций, – отметил Турецкий. – Очевидно, в юном автогонщике он увидел-почувствовал соперника, а в ботанике – убийцу, и последнее – в общем, правда, хотя ботаник тут ни сном ни духом, причиной всему – его золотые руки».