На исходе последнего часа

Незнанский Фридрих Евсеевич

– Это он и есть.

Я кивнул, хотя ничего не понял. Мне-то что от этого памятника? – ни тепло, ни холодно.

– Без малого двести лет тому назад твои прадеды тут сражались за величие Российской империи, – объявил Эдуард Николаевич. – Стихи помнишь: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром!…»

– Чего – недаром? – спросил я.

– Теперь даром ничего не бывает, – заржал водила, – за все башлять надо. Сколько забашляешь, столько и получишь.

– Молчи, темнота, – рявкнул на него Эдуард Николаевич, и водила смолк на полусмешке. – Лермонтова читал, великого

русского поэта? – оборотился он ко мне.

– Читал, наверное, – не очень уверенно сказал я.

– «Наве-е-ерное»!… – блеющим голосом передразнил Принц. – Кто тебя воспитывал?…

Я обиделся.

– Чего это вы дразнитесь? – буркнул я и отвернулся к окну.

– Ладно, – сказал Принц, – ты не должен на меня дуться. Дети на родителей не имеют права дуться.

Ага, кивнул я, поехали, – и приготовился выслушать очередную нотацию. Но Эдуард Николаевич, как видно, сегодня был в особо приподнятом настроении, и поэтому, вместо того чтобы отчитывать меня, он стал рассказывать, что в прошлом веке, в двенадцатом году, на этом самом месте произошло грандиозное сражение между русскими и французами, русские победили и отступили к Москве.

– Как это? – спросил водила, который тоже прислушивался к рассказу. – Если мы победили, то почему отступили? Так не бывает.

– Это был хитрый маневр.

– Ничего себе! Если я решил закадрить телку, а она сопротивляется, а я все-таки добиваюсь своего, расстегиваю ширинку… а потом, вместо того чтобы улечься сверху, поворачиваюсь и ухожу, – что же, это значит, что я ее не трахнул, а совершаю маневр?

Эдуард Николаевич смерил водилу презрительно-снисходительным взглядом и покачал головой.

– Тебе никто не говорил, Семен, что ты гораздо лучше смотришься, когда молчишь?

На месте водилы я бы обиделся, а ему хоть бы хны. Хохотнул себе и продолжал вертеть баранку, иногда оглядываясь на встречные машины, когда за рулем сидела какая-нибудь ярко накрашенная телка.

– Знаешь, кто такой Наполеон? – спросил меня Принц.

– Знаю.

– Кто?

– Полководец!

Водила фыркнул, как будто я сказал что-нибудь неприличное.

– Сразу видно, человек непьющий, – выпалил, не сдержался он, и даже обернулся на меня. – Это коньяк такой, салага. Дорогущий!…

– Семен, смотри на дорогу, – оборвал его Эдуард Николаевич. – Действительно, есть такой коньяк, – сказал он мне, – но название свое он получил как раз в честь императора Наполеона Бонапарта. Великий был человек, не оцененный при жизни. При жизни вообще редко кого оценивают по достоинству, – вздохнул он и задумался.

Кажется, я догадался, что он имеет в виду.

– Сейчас направо, – распорядился Принц, и водила покорно направил машину по поселковой колее.

Эдуард Николаевич стал вглядываться куда-то в даль, а потом улыбнулся и сообщил:

– Вон они, молодцы, стоят, дожидаются. Ну чем не войско? – обернулся он ко мне снова. – Максим, согласись, это символично: начинать большое сражение на бородинских холмах.

Я торопливо кивнул, чтобы он не развивал эту тему.

«Войско» разлеглось прямо на травке, скинув рубахи и майки и выставив под солнечные лучи свои и без того загорелые, бронзовые тела. Я с первого взгляда увидал, что тут мужики крепкие, один другого круче. Не хотел бы я таких повстречать вечером в темной подворотне. Хотя – и днем тоже не хотел бы.

Когда наша машина приблизилась, «войско» стало довольно-таки лениво и неспешно подыматься и выстраиваться в нестройные ряды. Водила не успел затормозить, как Эдуард Николаевич распахнул дверцу и вылез наружу с таким видом, словно он и впрямь знаменитый полководец и его именем назван коньяк.

– Здорово, ребята! – бодро воскликнул он.

Вместо обычного «гав-гав-гав-гав!!!», как ревут на парадах солдаты, раздалось вялое «здрась-сь-сь».

Принц как будто не заметил этого.

– Как настроение? – продолжал он.

– На-армально.

– К бою готовы?

«Войско» переглянулось меж собой с некоторым недоумением и снисходительностью.

Если Наполеона его солдаты встречали с таким же видом и радостью, то я понимаю, почему он проиграл Бородинское сражение.

В это время к Эдуарду Николаевичу мелкими шажками подбежал какой-то плешивый и, честно сказать, очень уж худосочный человек с татуировкой на руке в виде голой тетки и что-то стал шептать на ухо. Эдуард Николаевич сначала внимательно слушал, потом посмотрел на меня… но не так, как смотрел обычно, а по-особенному, внимательно, как будто изучал, что ли. Так на меня смотрели буржуины, когда решали для себя, можно ли впускать мыть окна или нет, не украду ли я у них чего-нибудь. Но во взгляде Эдуарда Николаевича не было подозрительности, а была именно что внимательность. Странный взгляд, короче.

Потом он опять стал слушать и кивать, а потом жестом отослал человека в «войско» и расправил плечи.

– Сынок, подойди поближе, – сказал он и улыбнулся.

Я удивился. «Сынком» он назвал меня. Это было впервые, по-моему. Я подошел и стал от него слева. Так на картинках стоят перед полководцами заместители… или как там они называются? – оруженосцы, что ли?…

– Ну что, ребята, – сказал Эдуард Николаевич, окинув взглядом свое «войско», – соскучились небось по большим делам?… Сегодня у нас замечательный день, и даже погода соответствующая. Может быть, когда-нибудь на этом месте тоже памятник поставят, – в напоминание об этом дне. Может быть, и ваши имена на этом памятнике будут…

«Войско» слушало, переминаясь с ноги на ногу. На месте Эдуарда Николаевича я не стал бы доверять этим странным мужикам.

Физиономии помятые, небритые – чем-то они мне напомнили рожу мамашиного сожителя, когда он утром просыпался после попойки. Глаза красные. И вонь изо рта. Но, слава Богу, я от «войска» далеко стоял, вони не чувствовал.

«Войско» почесывалось, переминалось с ноги на ногу, а один, который рыжий и весь веснушчатый, зевал во всю пасть, ворона могла бы залететь.

– Орлы, – продолжал Эдуард Николаевич, – уверен, что я буду гордиться вами. И ваши дети будут вами гордиться. И внуки. И внуки внуков…