На излете, или В брызгах космической струи
Шрифт:
Вскоре после этих событий меня пригласил Бродский. Оказалось, нас обоих вызвал Шабаров по поводу моей служебной, о которой я давно забыл.
– Это вы автор записки, за которую я теперь должен краснеть? – спросил Шабаров, показывая подготовленный мной документ. Это действительно был мой вариант, не откорректированный Мазо.
– Да, я исполнитель именно этого варианта служебной записки. Ее черновик я передал начальнику сектора, но дальнейшая судьба документа мне неизвестна.
– Ваш начальник отдела убедил меня
Я быстро просмотрел материалы. Документы были подписаны крупными руководителями, но, по сути, представляли собой заурядные отписки, написанные с апломбом, в менторской тональности. Понятно, почему так переполошился Шабаров. Он видел в этих бумажках вызов своей персоне, обласканной министром. И еще я понял, что не только могу, но и обязан разнести оппонентов в пух и прах, поскольку под угрозой оказался и мой авторитет специалиста.
– Евгений Васильевич, краснеть должны, те, кто подписал эту белиберду, очевидно, не читая, – обратился я к Шабарову, возвращая документы, – Я готов ответить нашим оппонентам. Надеюсь, заставлю их впредь отвечать на наши документы по существу, а не излагать свои путаные мысли. Такое могли написать только некомпетентные или ленивые исполнители. Мне жаль их начальников.
Шабаров с интересом посмотрел на меня.
– Что ж, жду. Это было бы кстати. Мне нравится ваша убежденность. Постарайтесь камня на камне не оставить от инсинуаций этих нахалов. Но, пожалуйста, интеллигентно. Мы же пишем не исполнителям, а их руководителям. Жду, – отпустил Шабаров, ободренный моим выступлением.
И я расстарался. Особое внимание уделил анализу ответов проектантов и двигателистов, подписанных известными руководителями – Каляко и Соколовым. Бродский, едва прочел мои “критические заметки”, тут же позвонил Евгению Васильевичу, и через полчаса мы снова были у Шабарова.
Евгений Васильевич читал молча, но периодически хмыкал и улыбался. Закончив чтение, подписал бумаги и протянул их не Бродскому, а мне.
– Спасибо. С вами действительно лучше не спорить. Мягко по форме, но жестко по существу. Большое спасибо, – пожав руку, отпустил Шабаров. Бродский остался у него.
– Евгений Васильевич доволен твоей работой. Просил отметить, – сообщил вернувшийся от Шабарова Бродский, – И еще просил полностью переключить тебя на новую тематику.
– Я и так переключен, Эмиль Борисович.
– Я знаю. Но это хороший знак, Анатолий. У Шабарова открылись неплохие перспективы. Многим это, конечно, не нравится. А отсюда этот коллективный демарш.
– Я так и понял, Эмиль Борисович.
Глава 8. Вокруг РЛА
А вскоре мы с Кузнецовым вновь посетили проектантов.
– Так это ты, оказывается, Зарецкий? – посмотрел на меня Иван Иванович так, словно видел впервые.
– Я именно так и представился, когда мы знакомились.
– Да, я помню. Тут Яков Петрович на совещании врезал всем за наш ответ, который ты разнес по полной программе. Так и приказал, все документы от Зарецкого докладывать ему лично, а не подсовывать на подпись всякую ерунду. А никто не знает, кто такой Зарецкий. И я забыл. Только сейчас вспомнил. Ну, ты молодец. Я все твои служебки потом почитал с большим удовольствием.
С того самого разговора я, как и Кузнецов, получил возможность обращаться к Ивану Ивановичу по любым вопросам. Он никогда не отказывал, если просил согласовать мои материалы, или ознакомить с последними проектными решениями. Именно он постепенно познакомил меня со всеми проектантами, работающими по новой тематике.
Как и в наш первый визит, Иван Иванович показал все те же варианты программы “Подъем”. Однако каждая из ракет уже получила свой индекс, начинавшийся с аббревиатуры “РЛА”.
– Что за РЛА такая? – удивился Кузнецов.
– Ракетный летательный аппарат. РЛА-1 это первая ракета Глушко, которую он запускал еще до войны, – пояснил Иван Иванович, – Как только возникло “РЛА”, наименование “Подъем” исключено отовсюду, как класс.
Было заметно, что проектанты время не теряли. Модульные блоки тоже получили индексы. Центральный блок – “Ц”, а боковушки– “А”. Блок Ц почти не изменился, а вот блок А превратился в какого-то монстра. Иван Иванович рассказал, что блок Ц будет, как у американцев, одноразовым, не спасаемым. А вот все довески на блоках А предназначены для послеполетного спасения блоков.
И он продемонстрировал картинки, на которых были изображены этапы спасения. Там было все: и этап закрытия двигателя защитным обтекателем, разворачивающимся, как китайский веер, и несколько этапов работы парашютной системы, и этап раскрытия четырех выдвигающихся лап, на которые должен приземлиться блок, и, наконец, этап срабатывания тормозных двигателей в момент касания этими лапами земли.
Сложно, громоздко, ненадежно. Как и где собирать эти блоки? Как их обслуживать в пустыне? Чем доставлять на техническую позицию для обслуживания? Выяснилось, что по трассе полета ракет будет создана приличных размеров площадка приземления блоков. И еще нас порадовали тем, что при первых полетах все блоки будут одноразовыми. Что ж, здравая мысль. А там, глядишь, можно и вообще отказаться от сомнительной идеи спасения блоков.
Посмотрели на вариант с самолетиком. Сам аппарат приобрел некоторую индивидуальность и уже заметно отличался от “Шаттла”.
На обратном пути зашли к двигателистам. Они располагались в здании, где когда-то было КБ Грабина. Сам корпус понравился, но был явно перенаселен. Жуткая теснотища. Нам с Кузнецовым еле нашли два свободных стула, и мы примостились у какого-то кульмана, на котором кто-то чертил пневмогидравлическую схему блока А.
– Жора Александров, – представил мне “чертежника” Кузнецов.