На излете, или В брызгах космической струи
Шрифт:
В тот раз Кузнецов не стал ничего рассказывать, а тут же завершил перекур, и мы отправились в старый корпус, в котором Королев вынашивал свои идеи, которые подарили миру первый спутник и первого космонавта, и где начинал свою трудовую деятельность сам Кузнецов. Сейчас здесь располагался архив. “Здание, как здание”, –подумал, входя в своеобразное святилище, где, казалось, витал дух Сергея Павловича, не потревоженный его “другом и последователем”, уже задушившим в своих объятиях все, что напоминало о нем в нашем корпусе. Кузнецов тут же узнал все стенды с фотографиями “героев дней минувших”, которые теперь покоились здесь –
Владимир Александрович взял несколько документов, и мы вернулись в наш зал. Именно с того дня началась моя настоящая работа в КБ. Я с головой погрузился в отчеты о последнем пуске Н1. Мне пришлось завести спецблокнот с тем, чтобы выписывать заинтересовавшую информацию. А информация была занятной и во многом противоречивой.
Мою бурную деятельность неожиданно заметил Бродский.
– Чем это ты так занят? – спросил он, остановившись у моего стола и заглядывая в мои записи, – Можно посмотреть? – спросил он, едва прочел первые строчки.
– Конечно, Эмиль Борисович, – подал ему тетрадь.
Он взял ее и ушел за свой стол, а через полчаса подозвал к себе.
– Отлично, Анатолий, – похвалил, возвращая тетрадь, – У тебя несомненные способности к анализу информации. Я это еще на полигоне заметил. Знаешь, я что подумал. Возьми-ка ты отчеты обо всех пусках Н1, и сделай итоговый отчет с выводами, которые будут полезны при проектировании новой ракеты. Это будет твоим персональным заданием. Передай Кузнецову и Мазо, чтобы они вписали его в твой план. Впрочем, я им сам все скажу. А материалы периодически показывай мне. Я буду их лично контролировать.
Вскоре перестал замечать время. Кузнецов с трудом вытаскивал меня на обеденные перерывы, а на перекуры он все чаще отправлялся в одиночку, тем более, я не курил и лишь рисковал постепенно стать пассивным курильщиком.
Периодически Кузнецов отрывал меня от захватившего дела:
– Брось, Толя, кому это нужно. Отдохни. Пойдем, пройдемся. Подвел ты меня. Я думал, мы вместе переживем это тяжкое время. Вот теперь в одиночку помираю со скуки, – жаловался мой наставник, и мы минут на пятнадцать-двадцать все-таки выходили к нашим серебристым елям.
Как-то раз Кузнецов рассказал, что все время после последнего неудачного пуска, шла напряженная работа на всех предприятиях отрасли, связанных с этой программой. Двигатели Н1 существенно доработали. Все одноразовые элементы автоматики заменили на многоразовые. Сократили число разъемных соединений, заменив их сварными. На стендовых испытаниях время безотказной работы нового двигателя превысило время его работы в полете в несколько раз. Существенно доработали системы ракеты. Все КБ верило, что предстоящий пуск непременно будет успешным. Увы. Похоже, именно это меньше всего устраивало нового Главного, которого назначили, как снег на голову, практически накануне завершения этих работ. И участь последнего детища Королева была решена. Опасного ребенка, как явного претендента на трон, убили, не дав ему возможности даже сделать своих первых шагов.
Вскоре получил задание Кузнецов. На его столе появилась гора документов, из которых он, ворча и тяжело вздыхая, что-то переписывал в спецблокнот. Приступив в работе, Владимир Александрович заметно повеселел, а наши перекуры заметно сократились.
И вот настал день,
Немного волновался, и тому были причины. Прежде всего, то была моя первая работа в КБ, и я еще не знал, как вообще оцениваются подобного рода авторские труды. Кроме того, я отошел от принятых традиций построения такого рода отчетов. Мне больше нравилась американская система представления исходных данных – в ней было меньше субъективизма, чем явно страдали наши отчеты.
И еще, я дополнил материалы теми случаями, свидетелем которых был лично, или видел их последствия. По непонятным мне причинам они не были отражены в официальных отчетах. Это было тем более странно, что по одному случаю мы с моими сослуживцами официально заявляли в КГБ. Ответа оттуда, правда, не получили.
Мой вывод был однозначным. Существующая система контроля сборки ракеты ненадежна. Целый ряд производственных дефектов, допущенных при сборке, последующими контрольными операциями обнаружить невозможно. В заключительной части отчета я предложил стройную методику, следуя которой основная часть дефектов сборки исключалась автоматически. Все предложенные решения основывались на логике здравого смысла, и потому не вызывали сомнений в их эффективности. Однако, зачастую они шли вразрез со сложившимися традициями. Но не предложить их я не мог, и теперь ждал, как все воспримут мои руководители.
Ждать пришлось несколько дней, но не из-за нерасторопности руководства. Просто на эти дни мы выпали из работы. Наш отдел временно переселили из зала, к которому успел привыкнуть, в административный корпус заводского цеха. Все рассчитывали, что на новом месте мы долго не задержимся. Оказалось, задержались на пару лет. Отдел рассадили по небольшим комнатам. Бродский и его замы получили отдельные кабинеты, а наш сектор разместился в двух комнатах.
Вскоре после переселения Бродский вызвал меня в кабинет:
– Прекрасно, Анатолий. Честно говоря, не ожидал, – похвалил мою работу Эмиль Борисович, – В армии ты, оказывается, тоже время не терял.
– Мне так не показалось, Эмиль Борисович.
– Не спорю. Если бы хотел служить, не уволился. Но послужил все же с пользой. Мне понравился твой анализ. И дополнения здесь к месту. Факты эти действительно были, но в отчеты не попали – чистый политес. Полностью согласен с выводами, да и твои предложения заслуживают внимания, хотя и не бесспорны. Выводы и предложения отпечатай в виде служебной записки. Мы их всем разошлем за подписью Дорофеева.
Бориса Аркадьевича Дорофеева я знал еще по полигону и уважал этого человека. В свое время он был одним из многочисленных заместителей Королева. Какую должность он занимал при Мишине, мне неизвестно, но насколько знал, на полигоне Дорофеев был непосредственным начальником Бродского.
Вслед за мной к Бродскому вызвали Кузнецова и Мазо.
– Чем ты так Бродского удивил? – спросил вернувшийся Кузнецов.
Я протянул ему спецблокнот. Но Владимир Александрович не успел его даже открыть, потому что возникший в комнате Мазо тут же пригласил меня с материалами к себе. Пока он углубился в чтение, Кузнецов передал мне свои блокноты.