НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи

Зарецкий Анатолий

И мне нестерпимо захотелось попасть на место падения ракеты – туда, где находилась почти вся наша команда. Захотелось проститься с товарищами по службе и еще – со своей молодостью, которая, я это чувствовал, уходила от меня вместе с армейской службой.

Это путешествие в центр пустыни едва ни стоило жизни. Волей случая, поисковый отряд, с которым отправился за обломками ракеты, заблудился. Вертолетчики нашли нас на третьи сутки, когда мы, высушенные беспощадным солнцем пустыни, уже умирали от обезвоживания.

Я сбежал из госпиталя, куда нас доставили вертолетами, и с трудом добрался на свою площадку. На следующий день мне сообщили, что приказ подписан. Я уволен из армии… Я добился цели, к которой стремился более

трех лет, а радости, как ни странно, не было. Те три дня в пустыне что-то во мне надломили…

И вот за два дня из раскаленного ада среднеазиатской пустыни я переместился в зеленый рай умеренно теплого московского лета…

Я по ветру пущуПыль растоптанных дней,Как на крыльях, домойПолечу налегке.Напоенные счастьемСвободы моей,Песни новых стиховЗазвучат по весне.Нежной зеленью встретятРодные края —Я давно уж забылЦвет зеленых полей —Там, в цветущих садах,Под журчанье ручьяВстречу утро грядущихБесхитростных дней.

Всего год назад, сочиняя эти строки, именно так представлял себе мгновение моего освобождения из добровольного рабства. Но все оказалось как-то буднично, не столь романтично, как в стихах. И лишь когда взял на руки и обнял мою маленькую доченьку, сердцем ощутил, что в моей жизни действительно произошли радикальные перемены…

Правда, пока все перемены шли лишь в одну сторону – я стремительно «обнулялся». И вот он пресловутый нуль достигнут… Из документов, удостоверяющих личность, у меня на руках лишь предписание – прибыть в райвоенкомат города Харькова. Весь пакет документов направлен именно туда, а не в Москву, где живет моя семья. Все мое имущество – в моем чемодане. Другого у меня нет. Нет у меня и денег – все, что полагается, мне должны выдать, когда оформлю «гражданские» документы в Харькове. Но неясен вопрос с пропиской. Ведь дома меня ждут, как гостя, а не в качестве лица, претендующего на жилплощадь. А без паспорта с пропиской меня не примут даже на простую работу. И с какой пропиской? С харьковской в Москве не устроиться… Мысли, мысли, мысли…

С этого самого нуля теперь начнется моя новая жизнь. Хотя какая она новая? Столько всего позади… У меня хоть и маленькая, но семья. Совсем недавно, во время краткосрочного отпуска, я перевез ее на новую квартиру… Эту квартиру получила теща – на себя, дочь и внучку… И снова мысли, мысли, мысли…

Но за два дня в Москве я все же кое-что сделал, чтобы, наконец, сдвинуться с нулевой точки. Прежде всего, мы с Таней съездили в Подлипки, где мне удалось разыскать людей, с которыми работал на полигоне, и договориться о работе в центральном конструкторском бюро – ЦКБЭМ. Посетил институт радиоэлектроники и автоматики – МИРЭА, в котором предполагал заочно получить дополнительное образование.

В родном городе ждали перемены. Родители получили квартиру в отдаленном районе города, вовсе мне незнакомом, чужом. Так что мое возвращение домой оказалось мнимым. Впрочем, отныне мой дом должен быть там, где живет моя семья…

В райвоенкомате «обрадовали» тем, что документы придут не ранее, чем через месяц, а пока предложили отдохнуть. Этого мне только ни хватало…

Весь мой второй день в родном городе я провел на кладбище у могилы моей любимой Людочки. Я рассказал ей обо всем, что со мной случилось. Я разговаривал с ней так, словно она была рядом, словно она была живой. Проговорив сам с собой целый день, внезапно реально ощутил перед собой ту страшную бездну, которая навсегда разделила меня с любимой…

Над могилой твоею цветыВыткали яркий узор.А я знаю, что это ты,Смерти наперекор.Это дыханье твоеВ прозрачных алмазах-росинках,Это твоя красотаВ утренней свежести листьев…Для меня ты – мгновенье и вечность.Мгновенье наших встречИ вечность разлуки навсегда…

Этим стихотворением я завершил мою первую повесть, озаглавленную «Odnoklassniki.ru. Неотправленные письма другу» и посвященную светлой памяти Людочки Кучеренко.

В той повести я рассказал о наших детстве и юности, о первой любви, которая стала для нас обоих большой любовью на всю жизнь. Там подробно рассказал обо всем, что здесь, в предисловии, изложил лишь конспективно.

А сейчас перед Вами повесть о моей «гражданской» жизни в удивительной стране, под названием СССР, на излете ее существования.

Глава 1 На нулевой отметке

Я проснулся оттого, что кто-то топтался в дверях комнаты. С трудом открыл глаза. Так и есть, на пороге улыбающийся отец с небольшим подносом в руках.

– Проснулся сынок? – спросил батя, хотя, конечно же, увидел, что не сплю. Впрочем, в таком полумраке, если специально не приглядываться, действительно не разглядеть, – Может, поправим здоровье, сынок?.. Вчера в Мерефу съездил, такой первачок привез… Горит… Градусов на семьдесят потянет, – бодро рассказывал он, пристраивая меж тем свой поднос, на котором обнаружил маленький графинчик, пару рюмочек и несколько кусочков черного хлеба с настоящим украинским салом.

Да-а-а… Мерефянский самогон это вещь. Харьковские казаки большие спецы по этой части. Помню, как мы с отцом навестили его друга – дядю Ваню Запорожца. Тогда еле-еле уехали из той Мерефы аж на третьи сутки. Выпитого самогона на месяц бы хватило, а там, на свежем воздухе, да при отличной закуске… Нет слов… И еще поразило, что казаки пили не рюмками, а гранеными стаканами, и не пьянели. Лишь хорошо набравшись, валились сразу. Пили все, включая старушек и даже малолетних детей. Детям, правда, не наливали, а делали «тюрю» – крошили в мисочку белого хлебушка и поливали самогоном и медом. Пятилетняя дочка дяди Вани, отведав такой тюри, быстро и без обычного скандала уже через полчаса отправилась спать… Да и сало в Мерефе умеют делать… Великолепное сало… Ну, а харьковский черный хлеб – это особый разговор. Помню, как мама Саши Бондаря попросила, чтобы он всякий раз, приезжая на каникулы в Бердянск, привозил в качестве подарка буханки три харьковского черного хлеба…

– Привет, батя, – поприветствовал отца, – Не откажусь за компанию. А что так темно? Может, откроем окошко? – потянулся я к плотным оконным занавескам.

– Что ты, сынок! Лучше свет включим, если темно, – вдруг всполошился тот.

– Что за маскировка? – не понял я.

– Да этот дурацкий первый этаж. Такой неудобный. На старой квартире проблем не было. А здесь мать даже хотела решетки на окна установить. Так я сразу отбой дал. Мне в тюрьме эти решетки глаза намозолили, а тут еще дома за решеткой… А вот занавески приходится закрывать. Кто ни пройдет, обязательно заглянет. И что за привычки у людей, – возмущался отец.

– Чем это вы там занимаетесь? – заглянул к нам Сашка, средний брат, – Привет, Толик. Понятно. Лечишься после вчерашнего, – тут же определился он, закуривая меж тем сигарету.

– Привет, Санька… Ты что курить здесь собрался? – удивился я.

– Да я потихоньку. Ладно, батя, наливай. А то мы что-то много говорим. А Толик страдает.

– С чего ты взял, что страдаю? – возразил ему.

– Да ты вчера пришел на себя не похожий. Одежда, будто где-то валялся. Как пришел, так и лег… Все признаки, – выложил свои наблюдения Сашка.