НА ИЗЛЕТЕ, или В брызгах космической струи

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В отрасли космического ракетостроения я оказался случайно. Впрочем, именно случай так или иначе определяет большинство событий нашей жизни, хотя зачастую нам кажется, что мы сами выбираем свой жизненный путь… Увы…

С детских лет я мечтал о небе. Трудно сказать, когда и откуда это пришло. Скорее всего – из раннего детства, когда наша семья долгое время жила в лагерях немецких военнопленных в Харькове. Там работали мои родители. Там же

В лагере я долго был единственным ребенком – любимцем пленных немцев. Уже лет с пяти мне позволяли самостоятельно перемещаться по всей территории лагеря, включая зону. В том ограниченном мирке, казавшемся таким огромным, я чувствовал себя комфортно в любом месте. Сторожевые вышки, ряды колючей проволоки, солдаты охраны и колонны пленных немцев – все это навсегда врезалось в память…

Немцы всегда улыбались, весело шутили, но никогда не насмехались и не обманывали, даже в шутку, как наши солдаты. Многих пленных я знал не только в лицо, но и по фамилии, а то и по имени. Было у меня и свое немецкое имя – Пуппи (Куколка). Оно мне не нравилось, но моего настоящего имени немцы, похоже, не знали, или не хотели знать.

– Пуппи! Ком цу мир, – приглашал подойти кто-нибудь из солдат, едва входил в любое из помещений, где находились пленные, – Битэ, – подавал он кусочек сахара или самодельную игрушку.

– Филен данк, – благодарил я за подарок.

А из другого конца помещения уже неслось очередное призывное: «Пуппи!» Кто-нибудь из сидящих на табуретах, сажал к себе на колени, и мы слушали импровизированный музыкальный номер, исполняемый на одной, а то и сразу на нескольких губных гармошках. А иногда солдаты, надев вместо пилоток смешные шляпки с перышками, пели необычные песни. Слушая удивительные переливы их голосов, я смеялся от восторга. Лишь через несколько лет, уже вне лагеря узнал, что слушал тирольские песни.

Мне нравились мои немецкие друзья, а особенно переводчик – гер Бехтлов. Он единственный понимал меня, когда в разговоре, не задумываясь, смешивал русские и немецкие слова. Он тут же все повторял, но по-немецки, без русских слов.

– Варум? – часто спрашивал его, и он терпеливо отвечал на многочисленные вопросы маленького «почемучки». Именно гер Бехтлов несколько лет нашей дружбы открывал мне окружающий мир, заодно прививая азы немецкой культуры…

– Ауф штейн! Штильге штанген! – командовал унтер-офицер и все, включая меня, вскакивали и вытягивались в струнку, держа руки на бедрах. Входил немецкий офицер. Офицеры – такие же пленные, как и рядовые, но немецкий армейский порядок есть порядок. И я это понимал и принимал как должное.

Мне нравился немецкий порядок. Мне нравились немецкие офицеры – строгие и недоступные. С ними нельзя заговорить первым, можно лишь отвечать на вопросы. Они почти не говорили со мной, как рядовые солдаты, зато часто одобрительно похлопывали по плечу. В моей памяти они остались строгими людьми в красивой форме.

Но больше всех нравилась летчики Люфтваффе. Их форменная одежда была самой красивой. К тому же только они угощали необычным лакомством – шоколадом. Иногда предлагали сначала полетать, и когда соглашался, высоко подбрасывали и ловили почти у самого пола. Захватывал дух, было страшно, но не плакал, а наоборот – громко смеялся от необычных ощущений. Летчики тоже смеялись и говорили, что я непременно буду русским летчиком. Что такое быть летчиком, я не знал и, как всегда, засыпал вопросами гера Бехтлова.

– Если станешь летчиком, будешь, как они – сильным, ловким, в красивой форме, – отвечал он, – А главное – будешь летать в небе, как Бог…

Мы покинули лагерь, когда мне исполнилось шесть лет, то есть когда как личность вполне сформировался. И теперь не только внешностью и знанием языка, но и характером больше напоминал немецкого ребенка, чем русского. Все последующие годы моей жизни я сам и окружающие с большим трудом ломали этот характер…

В лагере мы жили в каком-то искусственном мире, созданном за рядами колючей проволоки. Совсем не так было вне лагеря. Я повсюду видел следы той страшной войны. Город все еще лежал в руинах. А надписи на домах «Мин нет» сохранялись даже, когда пошел в первый класс.

Но я никогда не видел ничего другого. Когда родился, все уже было именно таким. Поэтому для меня вид разрушенного города казался привычным – нормальным. Он не удивлял и не поражал. Но только вне лагеря впервые увидел людей, обездоленных войной. По улицам катались на тележках инвалиды без ног. Часто встречались люди на костылях, или без рук. Это было непривычно и страшно. Я боялся этих людей.

Признаком времени были громадные очереди за всем, и в первую очередь – за продовольствием. Повсюду множество нищих, просящих подаяние. Иногда их нестройные колонны куда-то вели милиционеры с револьверами наизготовку. Ничего подобного никогда не видел в лагерях военнопленных…

Вне лагеря у меня, наконец, появились друзья и подруги. И самые первые – это Людочка Кучеренко и Вовка Бегун. Людочке едва исполнилось пять лет, а Вовка – мой ровесник. Нам не было еще и семи. А через год мы с ним пошли в первый класс, где, растолкав всех, вместе сели за первую парту…

Во втором классе всех моих школьных друзей перевели в бывшую женскую школу. А наш «мужской» коллектив разбавили группой девочек. Начиналась эпоха смешанного обучения. В результате вместо Вовки Бегуна на освободившееся рядом со мной место за парту сел Женька Иоффе. Не сразу, но мы все же подружились.

Однажды Женя пригласил в гости. Он жил в военном городке ХВАИВУ (так тогда сокращенно называлось авиационное училище, где работал его отец). Оказалось, Владимир Владимирович, отец Жени – генерал-лейтенант авиации и второй человек в этом учебном заведении. Несмотря на солидное положение главы, семья вела скромный, почти спартанский образ жизни, обусловленный частыми переездами из гарнизона в гарнизон. Вскоре я стал в этой семье своим человеком. С Женей мы дружили почти три года, пока его отца ни перевели в Москву. В военном городке ХВАИВУ я впервые увидел курсантов в летной форме и воочию представил свое будущее…

Семья Жени жила в обычном многоквартирном доме, но в особом, так называемом «генеральском подъезде». Вскоре я уже знал в лицо всех жильцов подъезда, да и они меня тоже. «Сближению» способствовали периодические коллективные вылазки «на подхоз» – в подсобное хозяйство училища. В выходные дни вереница генеральских «Побед» и полковничьих «газиков» доставляла высокие семейства за город, где были лес, пруд и большая поляна, на которой тут же разбивали палаточный лагерь. Мы с Женей и другими детьми, среди которых были несколько наших одноклассников, играли в детские игры, купались в пруду, загорали. А взрослые устраивали импровизированное коллективное застолье, расстелив скатерти прямо на траве. Там я впервые узнал вкус сыра, колбасы и даже красной и черной икры…