На каменной плите

Варгас Фред

Маттьё что-то смущало, Адамберг понял это по его голосу.

– Говори, я слушаю.

– Сначала я тебе в двух словах опишу сцену, которая разыгралась накануне убийства, во время приема в мэрии по случаю вернисажа местного художника. Иначе ты ничего не поймешь. Там собрались человек шестьдесят, и среди них был один отвратительный, озлобленный, настырный журналист, который ведет колонку происшествий в газетах «Комбурский листок» и «Семь дней в Лувьеке». Не зная, что этот тип здесь, Норбер стал распространяться о хамстве и насмешках журналистской братии, о том, сколько он от них натерпелся, а все потому, пояснил он вполне резонно, что они ожидали от него чего-то гораздо большего, чем от обычного человека,

коим он, собственно, и является. И Браз, тот самый журналист, подошел к нему, грубо схватил за плечо и встряхнул. Хотя Норбер действительно обычный человек вроде тебя и меня, никто еще не позволял себе поднимать руку на «виконта Шатобриана». Впрочем, ни у кого не было для этого причин. Браз пришел в ярость – кстати, он прилично накачался и был красным, как сырой бифштекс, – и стал защищать коллег-журналистов. Он обзывал Норбера бездарью, неудачником, скверным учителем и под конец заявил, что, несмотря на свою рожу и имя, он полный ноль. И что он расскажет о виконте в лувьекской газете: пусть все узнают, какое он ничтожество. Присутствующие были ошеломлены и застыли от изумления, и прежде всего мэр.

– Что сделал Норбер?

– Он покачал головой, пожал плечами и схватил бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта. Однако было понятно, что поток публичных оскорблений, отчасти небезосновательных, вызвал у него шок. Он сам признаёт свои профессиональные неудачи, но в тот миг, видимо, вообразил, что случится, если этот мерзавец опубликует в местной газете статью, где назовет Норбера де Шатобриана ничтожеством, и его слова тут же разлетятся по всей стране: великое имя Шатобриана будет замарано. И Норбер потерял обычное самообладание. Пока мэр придумывал, как бы поскорее сбагрить Браза, Норбер при всеобщем одобрении нанес журналисту короткий удар в челюсть, и тот растянулся на полу. Ничего серьезного, зато очень обидно.

– Великолепно. Я поступил бы так же.

– И я тоже.

– Тем более что этот Браз теперь уж точно опубликует свои гнусности.

– Уже не успеет, потому что директора «Комбурского листка» и «Семи дней в Лувьеке» возмутились и уволили его без выходного пособия. Но в тот вечер, когда произошло убийство, об этом еще никто не знал. Тем не менее слова поганца Браза разлетелись по всему Лувьеку. Многих они расстроили, но некоторые жители, завидовавшие этому «самозванцу», «аристократишке», пользовавшемуся авторитетом у местного населения, тайком злорадствовали. Однако в Лувьеке ничего нельзя сделать тайком: ты помочился под деревом на одном конце городка, а через минуту на другом конце об этом уже все знают.

– Как это связано с убийством?

– Сейчас поймешь. Только никому не говори.

– Само собой.

– У тебя есть листок бумаги?

– Прямо под рукой.

– Это последние слова пострадавшего, которые доктор записал на телефон, понимаешь?

– Я тебя слушаю.

– Я тебе продиктую все, включая паузы. Гаэль говорил уже невнятно, отдельными слогами. Запиши все точно, мне важно твое мнение: «вик… орб… хлоп… бра… за… умер». Потом сделал паузу и добавил что-то невразумительное. И все. Это указывает на Шатобриана, Адамберг, подводит его под обвинение. Я в ужасе.

– Я попытаюсь разобраться, как сумею, и перезвоню. Не торопись с выводами, не забывай, что парень был пьян и находился при смерти. Это не способствует… Погоди, подберу подходящее слово. А, вот: не способствует ни красноречию, ни ясности мысли.

Адамберг мгновенно сообразил, что именно огорчило коллегу. Взял листок и проанализировал запись так, как сделал бы Маттьё. «…вик… орб…» – это «виконт Норбер». В первую очередь человек стремится сообщить имя убийцы. Звал ли Гаэль Левен Норбера виконтом? Да, Адамберг помнил, что Гаэль так к нему и обращался, желая поднять его на смех. Следующие слова были понятны: «Хлопнул Браза», потом что-то про смерть, а в конце нечто совершенно невнятное. Адамберг снова вчитался в слова Гаэля, но уже без предвзятости, и перезвонил в Комбур комиссару Маттьё.

– Ну что? – возбужденно спросил Маттьё. – Ему не выпутаться, да? Я тяну время, пока не готовы результаты вскрытия, но у меня нет выбора. Допрос и предварительное заключение.

– Обвинение тяжкое, не буду отрицать. Но некоторые моменты не сходятся, и их много. Когда Браз оскорблял Норбера в мэрии, Гаэль при этом присутствовал?

– Да, и, конечно, вдоволь позабавился. Было видно, что все это доставляет ему удовольствие.

– Но зачем Гаэль перед смертью заговорил об этом происшествии?

– Чтобы объяснить, почему Норбер был на него зол.

– Но Норбер первым делом убил бы Браза, а не Гаэля, потому что в тот момент никто еще не знал, что журналиста уволят. Понятно, что Гаэль смеялся, но это не мотив для убийства. Гаэль много лет подряд, приходя в трактир, подтрунивал над Норбером, и ничего. Гаэль раньше никогда не обливал его вином?

– Это был как минимум раз пятый, насколько мне известно: я не каждый день бываю в Лувьеке.

– Вот видишь, и Норбер ни разу не пытался его за это убить. У него нет мотива.

– Согласен, но, хочешь не хочешь, слова были сказаны.

– И в них есть кое-что необъяснимое. «Хлопнул Браза». «Хлопнул»! Тебе не кажется это странным, а, Маттьё? С чего бы Гаэль вдруг так сказал? Почему выбрал это слово – «хлопнул»? Как в детском саду. Скорее уж сказал бы: врезал, двинул, засветил – да что угодно. А тут – «хлопнул»? Нет, что-то здесь не так. Или у Гаэля перед смертью в голове помутилось.

– Я тебя понял, но смысл – вот он, и ничего тут не поделать.

– Смысл есть только в первых словах – «виконт Норбер», – а остальное идет вкривь и вкось, и ничего не сходится. Не говоря уж о конце фразы, его вообще невозможно понять. «Умер» – кто умер? И еще что-то странное в конце… Ты знаешь, что это может значить?

– Не больше твоего.

– Теперь ты видишь, что, кроме имени Норбера, у тебя ничего нет? Из слов Гаэля можно разобрать только следующее: «Виконт Норбер хлопнул Браза». По-моему, не тянет на обвинение в убийстве.

– Нет. Но дивизионный комиссар зацепился за имя Шатобриана. И давит на меня. Прямо мечтает о громком аресте. У тебя есть соображения на это счет?

– Ты мне не сказал: в тот вечер в трактире, когда лесничий напился и начал всех задирать, он ни с кем не сцепился?

– Вроде нет. Люди привыкли, что лесничий часто надирается и иногда скандалит. То, что он говорит, у них в одно ухо влетает, в другое вылетает, они беседуют как ни в чем не бывало, а хозяин в конце концов выставляет Гаэля за дверь, и наступает покой. Погоди, вспомнил еще одну деталь. В трактир вошла женщина, но она не собиралась ужинать, а погрозила кулаком Гаэлю и крикнула: «Гаэль Левен, ты смерти моей хочешь? Оставь меня в покое, иначе, обещаю, не бывать тебе в раю». И выскочила на улицу. Эта женщина, хозяйка галантерейного магазина, твердо верит в истории с тенями. А поскольку Гаэль – главный «по пиратель теней», она боится его и ненавидит. Не сомневайся, свою работу я знаю – допросил ее по горячим следам.

– Еще до Норбера?

– Перед самым приездом скорой доктору Жафре пришлось срочно уехать на роды. К несчастью, он в суете оставил в том доме телефон, потом весь день принимал пациентов, одного за другим. Так что последние слова Гаэля мы услышали только вчера вечером, когда Жафре наконец с нами связался из дому. Сегодня утром Норбер ушел на свою обычную прогулку в лес, а оттуда – за покупками в Комбур. Погода хорошая, он может задержаться. Не стану же я посылать своих людей, словно стаю собак, охотиться на него в лесу.