На кладбище Невинных
Шрифт:
Аббат долго сидел тогда на бульваре, размышляя над неведомой ему трагедией уродства, и с тех пор был неизменно ласков с Реми, ни разу не уронив по его адресу ничего оскорбительного.
Увы. Это нисколько не мешало виконту ненавидеть его самого.
Наконец вернулись дамы, до этого осматривавшие мебель в музыкальном зале, гости расположились по привычным для них местам. Мужчины заговорили о недавно обнародованном указе его величества о военном дворянстве, отныне приобретаемом дослужившимися не только до генеральского чина, но хотя бы до капитанского. Дамы же толковали о юной Розалин де Монфор-Ламори, буквально ослепившей весь свет на последнем балу у герцога Люксембургского.
А вот банкир Тибальдо ди Грмальди, известный гурман, равнодушный к политике, а за изношенностью организма также и к женщинам, не обращая внимание на общий разговор, беседовал с герцогом де Конти, не менее знаменитым чревоугодником и жуиром, о провансальской кухне.
Глава 2
«Многое в духе Божьем недоступно человеческому разуму…»
Молодая вдова Жюстин д'Иньяс то и дело поглядывала на отца Жоэля, посылая ему столь убийственные улыбки, что тот, заметив их, торопливо отошёл к камину. Раздражённая вдова обратила томный взор на других гостей. Но Реми де Шатегонтье был безобразней паука, Камиль д'Авранж — противней жабы, банкир ди Гримальди, и это не скрывалось, давно стал безразличен к женщинам, и вдовице ничего не оставалось, как устремить пылкие взоры на Габриэля де Конти, и вдовица начала с интересом прислушиваться к разговору о чесночном масле с базиликом и сыром.
Его светлость, заметив внимание похотливые взгляды упитанной, в перерыве между обсуждением паштета из зайца и куропатками, фаршированными салом и луком, обратился к мадам Жюстин с вопросом о цыплятах монморанси.
Аббат же осторожно вернулся на свое место и погрузился в Писание.
Реми де Шатегонтье, пристально наблюдавший за вдовушкой, с досадой заметил, что толстушка не удостоила его даже взглядом, зато битый час пялилась на треклятого иезуита. Что они все находят в нём? Всего лишь смазлив да корчит из себя святошу! Виконт уже несколько раз намекал хозяйке салона, что присутствие этого фарисея не украшает её гостиную. Увы, мадам де Граммон только улыбалась и мягко замечала: «Вы просто завидуете ему, Реми…», — чем ещё больше бесила виконта.
Сейчас, заметив, что аббат перелистывает Библию, разозленный Реми нарочито насмешливо обратился к отцу Жоэлю.
— Господи, Сен-Северен! Вы все ещё держитесь за ваши предрассудки? Ведь всякий, кто серьёзно задумается над нелепой моралью ваших святых писаний, поймёт, что она противоречит природе человека. Человек всегда будет искать наслаждений. Ваша религия — враг радости. Блаженны плачущие! Блаженны скорбящие! Пора быть умней. Отрекитесь от ваших суеверий, пусть вашей целью будет счастье, а руководителем — разум. Если есть Бог, заботящийся о своих творениях, добрый и мудрый, Он не прогневается на вас за обращение к разуму.
Сен-Северен кротко взглянул на его милость и, беся де Шатегонтье, осторожно перевёл глаза с виконта на мадам Жюстин. Потом тяжело вздохнул, словно извиняясь, и улыбнулся Реми.
— Многое в духе Божьем недоступно человеческому разуму…
— Полагать, что мы обязаны верить в вещи, недоступные нашему разуму, так же нелепо, как требовать, чтобы мы летали, не имея крыльев. — Реми был взбешён не столько словами, столько улыбкой иезуита, в которой ему померещилось понимание причин его раздражения и издёвка над ним.
— Давайте не будем шутить святыми вещами, господа, — резко перебил Реми банкир Тибальдо.
Крупный, даже грузный, с тяжёлым торсом и хорошо вылепленной головой, он имел в линиях лица нечто помпезное и изнеженное одновременно. Он нисколько не ревновал к красавчику-аббату, но терпеть не мог религиозные диспуты. Упаси Бог, опять Шатегонтье заведётся со своими афинскими проповедями. Хуже любого попа, ей-богу…
Неожиданно в разговор вмешался граф д'Авранж.
— Мораль придумана, чтобы поработить человека, но она не смогла удержать никого, увлеченного страстью. Только самая подлая корысть могла создать догму о вечных адских муках.
Камиль д'Авранж умолк, поймав на себе быстрый и какой-то потерянный взгляд Сен-Северена, в котором его сиятельству померещился немой упрёк и что-то ещё, томящее и неясное. Аббат поднял глаза и едва слышно спросил Камиля:
— Значит… вы всё же боитесь, Камиль? — в обществе они обычно обращались друг к другу на «вы».
Лицо д'Авранжа передёрнулось.
— Боюсь тебя, Жоэль? — наклонившись к креслу иезуита, тихо и язвительно уточнил он.
— Адских мук, Камиль, адских мук…
Камиль отпрянул от впившихся в него глаз де Сен-Северена, который тоже перешёл на «ты».
— Ты боишься адских мук, за боязнь их — ненавидишь себя уже до презрения, а презрение к себе влечёт тебя к новым безднам. Ты потерял себя, совсем потерял…
Д'Авранж не дал аббату договорить.
— Твои возвышенные и сладострастные радости целомудрия, Жоэль, стоят, я полагаю, куда горших мук.
Д'Авранж насмешливо уставился в глубину глаз де Сен-Северена, чего предпочитал обычно не делать. Он ненавидел глаза бывшего однокашника. Аббат не отвёл глаз, их взгляды скрестились, и д'Авранж почувствовал мутную дурноту, подползающую к сердцу. Гнев его растаял. Он заговорил нервно и лихорадочно, словно оправдываясь.
— Моя порочность во многом игра, Жоэль. Вольтер прав, разум — единственное мерило истины, торжество чувства — вот моя мораль… Я просто живу разумом, вот и всё.
Камиль замолк, поняв по тяжёлому и брезгливому взгляду собеседника, что тот не только не верит его лжи, но и презирает его — именно за то, что д'Авранж лжёт ему. Кроме того, и д'Авранж знал об этом, отец Жоэль ненавидел любые упоминания о Вольтере.
Ещё бы! Тридцать лет богохульств, софизмов и сарказмов, лжи и злобных выпадов против Христа сделали этого горделивого лизоблюда корифеем нечестивцев. Никогда ещё злоупотребление талантом не служило в такой мере развитию неверия. Ни один человек никогда не вырабатывал с таким искусством яд заблуждений, не усеивал цветами стези испорченности, не соблазнял юношество сладкими приманками, не создал столько вероотступников, не причинил столько потерь в стаде христовом, не вызвал столько слез из глаз церкви… О, если бы он мог понять высоту её истин! Но ничтожество душонки негодяя не вмещало ничего, кроме пошлых софизмов и кощунственных насмешек…
Однако сейчас аббату было не до Вольтера. Он и не заметил упоминания ненавистного имени.
— Начав с насмешек над Истиной, Камиль, можно кончить осквернением могил и танцами на гробах.
Д'Авранж ничего не ответил, но, бросив враждебный взгляд на бывшего сокурсника, торопливо отошёл.
Между тем Реми шокировал маркизу полной убеждённостью в отсутствии Бога.
— Господи, ну как можно не верить в Бога, Реми? — изумлённо вопросила мадам де Граммона. — Разве вы не помните историю с Жаном-Пьером Куртанво? Тот соблазнил свою собственную племянницу, — пояснила она, — привёл её на балкон в замке, и так увлёкся, что не заметил, как небо заволокло тучами, сверкнула молния, прогремел гром — но Жан-Пьер не остановился. Тут молния сверкнула второй раз, ударив в башню над балконом. Она рухнула вниз и смела балкончик, где развлекался его сиятельство. Мадам Катрин де Куртанво восприняла это как знак Божьего суда, все остальные тоже, да и кто бы усомнился?