На короткой волне
Шрифт:
…На черной выгоревшей поляне только один зеленый куст. Под кустом сижу я. Кольцо полицейских сужается. Я тянусь к револьверу и никак не могу достать его. Но полицейские уже окружили меня. Один из них грубо хватает за плечо, приподнимает и с силой толкает под гору. «Ах ты, русская собака, наконец-то попалась!» Я кубарем качусь с горы…
Открываю глаза и вижу, что Михал трясет меня за плечо.
— Панна Ася, панна Ася, проснитесь! Вы так стонали во сне, я решил разбудить вас.
Так это был сон! Какой страшный сон! Я никак не могу успокоиться.
— Пан Михал, — не в силах сдержаться, я плачу, — пан Михал, скажите мне, где партизаны?.. Я боюсь здесь жить… мне страшно. Я больна. У меня нет больше сил. Скажите, где партизаны?
Михал успокаивает меня:
— Не плачьте, панна Ася, не плачьте. Ведь я для того и пришел. Подождите до вечера, днем идти опасно, я принес вам еще хлеба и молока. А вечером идите вон в ту сторону, не больше часу ходьбы. Там стоит дом, там ждут вас. А оттуда проводят к партизанам. Только дождитесь вечера.
— Хорошо, хорошо, — отвечаю я.
Но ждать до вечера не могу. Через полчаса после ухода Михала я собираюсь, и, пошатываясь, от дерева к дереву углубляюсь в лес. Много раз останавливаюсь, отдыхаю. Все так же болит и кружится голова, слабеют руки, ноги. Хочется лечь и не шевелиться. Пусть будет что будет. Только бы лечь, отдохнуть. Надежный друг — толстая суковатая палка. Если за нее ухватиться обеими руками, то легче подниматься в гору. Она-то и помогла мне добраться до заветного дома. Большие ввалившиеся глаза, темные круги под ними, спутанные косы, длинный оборванный пиджак, подпоясанный веревкой, засученные рукава, кусок хлеба под пиджаком на груди и револьвер в руке — такой подошла я к дверям дома. Постучалась. Из комнаты ответили: «Прошем». Я открыла дверь и остановилась на пороге.
Когда прошли первые шумные минуты встречи, младшие дети были посланы на улицу следить за дорогой. Меня накормили и спрятали на сеновале дожидаться вечера. Только я положила голову на подушку, как опять начались кошмары, беспамятство. Шурша сеном, забралась ко мне дочка хозяина дома. Передала пакет груш и слив, подарила шелковый платочек и сказала:
— Вот смотрите, панна Ася, здесь метка «X» и «Б» — это значит: Хелена Бойда. Может быть, мы с вами больше не встретимся, так вы возьмите платочек и запомните: Хелена Бойда…
Потом опять началось забытье… Я очнулась от шуршания сена. Кто-то большой пробирался ко мне и все шептал:
— Панна Ася, где вы? Панна Ася, где вы?
— Я здесь. — Было темно, и мне опять стало страшно.
— Панна Ася, вылезайте. Время идти…
Это был очень долгий путь. Несколько раз мы с Яном Бойдой переходили реку, прятались в лесу. Около шоссе, освещая себе дорогу электрическими фонариками, прогуливались полицейские, — тогда мы уходили глубоко в лес. Ян шел впереди быстрым шагом. Я, напряженно оглядываясь, едва поспевала за ним Было совершенно темно. Он изредка останавливался и спрашивал:
— Панна Ася, вы идете?
— Иду, иду, — шепотом отвечала я.
Мы перелезли через изгородь и оказались во дворе дома. Ян постучался в дверь, она тотчас открылась, мы вошли. Высокая, полная женщина приветливо пригласила меня пройти в комнату. Она налила в таз горячей воды, дала мне мыло, полотенце, принесла рубашку, платье и побежала хлопотать по хозяйству. С большим наслаждением я помылась, предварительно положив около себя револьвер. Переоделась, впервые за всю неделю расчесала волосы и почувствовала себя другим человеком. Потом мы все вместе сидели на кухне и ели горячие, только что поджаренные оладьи.
Ян рассказал, что многие жители Бренны слышали в тот вечер гудение самолета над селом и догадывались о парашютистах.
Немцы объявили награду за поимку меня и майора, а партизаны передали через своих связных: кто найдет меня и поможет добраться до них, тот получит от партизан центнер муки и центнер сахару. Для многих поляков в то время это было настоящее богатство.
— Вот теперь нам придется делить эту награду на двоих — мне и Михалу, — смеялся Ян.
— А когда мы пойдем к партизанам?
— Мы не пойдем к ним, — ответил Ян. — Они сами приходят ко мне. Вчера были. А теперь не знаю, когда придут — сегодня или завтра… Да вы не беспокойтесь, у меня есть где спрятаться.
— А о майоре что-нибудь известно? Где он?
— Нет. О майоре партизаны ничего не знают.
Жена Бойды, сочувственно покачивая головой, все угощала меня и лишь изредка задавала какие-нибудь вопросы. Чем-то она напоминала мою мать: такие же грустные глаза и волосы с проседью…
Вдруг недалеко от стола, за которым мы сидели, приподнялось в полу несколько досок, и из-под них высунулся мужчина в гитлеровской форме. Я вскочила, схватила револьвер, но Ян усадил меня на стул и сказал смеясь:
— Не бойтесь, это и есть партизаны.
Партизан уже вылез из подполья и представился:
— Карел.
Следом за ним вылезло еще человек пять.
В такой же густой темноте шла я с партизанами к ним в бункер — землянку. И все расспрашивала об остальных членах нашей группы. Оказалось, что в бункере есть один русский, только он просил не называть его.
— Так интереснее, — шутили партизаны. — Вот придете и узнаете.
Наконец мы пришли в самую гущу молодого букового леса. Один из партизан постучался в небольшую крышку, которой обычно закрывается подполье в доме. Крышка приподнялась, из-под нее пахнуло теплом, приятным запахом чего-то горячего, жареного. Человек, приподнявший крышку изнутри, вылез на землю.
— Добрая ночь, панна Ася, мы вас давно уже ждем. Давайте познакомимся: меня зовут Юзеф. Пойдемте скорей, ужин стынет. Спускайтесь вот сюда!
Я оступилась, упала сразу на вторую ступеньку, села на нее и зажмурилась, ослепленная ярким светом.
— Ася, Асенька! — позвал меня кто-то…
8
Я смеялась и плакала, спрятав лицо на груди у Василия. А он успокаивал меня:
— Ну, хватит, хватит плакать… Ну, перестань… — И голос его дрожал.