На край света (трилогия)

Голдинг Уильям

И не столько увидел, сколько ощутил… То есть понял – хотя не знал, как именно, – что в какой-то момент Колли очнулся, испытывая телесную боль, чтобы тут же впасть в забытье от боли душевной. И теперь лежит, все глубже и глубже погружаясь в эту боль, в дурноту и жуткие воспоминания, всем существом стремясь улететь как можно дальше от этого мира – в смерть. Неудивительно, что ни Филлипс, ни Саммерс не смогли поднять его. Только я, только те слова, что я сказал ему, тронули что-то в душе пастора. Когда я покинул его – в тот, первый визит, – довольный, что пора уходить, он вскочил с койки в новом приступе агонии и в припадке самоуничижения смел бумаги со стола. А потом, словно неразумное дитя, схватил их

и засунул в первую попавшуюся щель, точно они могли бы пролежать там в полной сохранности до Судного дня! Ну конечно – между койкой и стеной судна, так же, как и в моей каюте, оставалось свободное место, куда легко пролезала ладонь – к примеру, моя. Пальцы наткнулись на смятые листки, и я вытащил их – исписанные вдоль и поперек не чем иным, как доказательствами вины капитана, в этом я не сомневался! Я торопливо сунул их за пазуху, вышел в коридор – слава Богу, опять никого! – и нырнул к себе в каюту. Там я засунул стопу бумаги в свой бювар и запер ее, точно вор, прячущий награбленное! А потом сел и принялся описывать все случившееся в дневнике, будто пытаясь найти успокоение в привычном занятии. Не правда ли, забавно?

Тут в каюту вошел Виллер.

– Сэр, мне велено передать вам, сэр. Капитан надеется, что вы сделаете одолжение и через час прибудете к нему на ужин.

– Передайте капитану мою благодарность и скажите, что я обязательно буду.

ГАММА

Ну и денек сегодня… Еще утром я был полон бодрости, тогда как сейчас… Но вам, вероятно, захочется узнать все, с самого начала. Прошло ужасно много времени с тех пор, как происшествие с Колли казалось покрытым туманной дымкой, и я пытался разогнать ее – самоуверенно, даже самодовольно… Саммерс не зря считает, что в случившемся есть и моя вина. Что ж, так или иначе, виноваты все, но более всех – наш узурпатор! Позвольте же мне провести вас тем же путем, что прошел я, милорд, шаг за шагом, с целью не столько развлечь вас, сколько вызвать справедливое негодование и представить все случившееся на ваш суд.

Не успел я переодеться и отпустить Виллера, как его место тут же занял Саммерс, выглядевший невероятно элегантно.

– Господи, Саммерс, неужто вы входите в число приглашенных?

– Да, представьте, удостоился чести.

– Наверное, редкий случай.

– Как сказать. Олдмедоу приглашали четыре раза.

Я вытащил часы.

– Еще десять минут. Что предписывает на этот счет корабельный этикет?

– Если приглашение исходит от капитана, то явиться положено с последним ударом склянок.

– В таком случае я разочарую его, придя пораньше. Хотя, учитывая наши отношения, подозреваю, что он предпочел бы увидеть меня как можно позже.

Визит мой к капитану Андерсону был обставлен с церемонностью, достойной адмирала. Каюта напоминала кабинет – не такой большой, как салон для пассажиров или офицерский салон, – казавшийся, однако, королевской резиденцией по сравнению с нашими убогими чуланами. Владения капитана растянулись во всю ширь корабля, отдельные отсеки вдоль бортов представляли собой спальню, гардеробную, личный гальюн и еще один, маленький, кабинет, из которого, наверное, мог бы командовать флотом какой-нибудь адмирал. Как и в салонах – офицерском и пассажирском, – в задней стене (или, как выразился бы моряк, в кормовой переборке) красовалось одно-единственное широкое окно в свинцовой окантовке, через которую было видно не меньше трети всего горизонта. Часть его была заслонена – с первого взгляда я даже не понял чем. Еще часть закрывал сам капитан, который, едва я вошел, воскликнул самым, если можно так выразиться, праздничным голосом:

– Входите, входите, мистер Тальбот! Простите, что не встретил вас на пороге – как видите, тружусь в саду!

Так

оно и было. Огромное стекло загораживала целая плантация вьющихся растений, каждое из которых змеилось вокруг бамбуковой подпорки, торчащей из цветочного горшка, что стояли на полу под окном. Подавшись чуть в сторону, я разглядел, что Андерсон поливает каждое растение из маленькой лейки с длинным носиком – изящной безделушки, подходящей, скорее, барышне для ухода за каким-нибудь хрупким причудливым цветком, – отнюдь не за деревьями в кадках. Казалось бы, мрачный капитан должен был неловко чувствовать себя в подобной обстановке, однако, обернувшись, он поглядел на меня так ласково, словно я был дамой, заглянувшей к нему на чай.

– Я и не знал, что у вас тут свой личный Эдем, капитан.

Капитан улыбнулся! Честное слово – улыбнулся!

– Можете считать, мистер Тальбот, что ветвь, за которой я ухаживаю, все еще невинная и цветущая – та самая, коей украсила себя Ева тут же после сотворения.

– Не прообраз ли это потери невинности, капитан? Не предтеча ли фигового листка?

– Быть может, быть может. До чего же вы затейливо выражаетесь, мистер Тальбот.

– Я думал, мы говорим иносказательно, разве нет?

– Что до меня – я говорил серьезно. Слышал, что в древности люди делали из таких венки. А когда он расцветет, будет очень душистым и белым – восковой белизны.

– Тогда мы можем возложить на себя венки перед пиршеством, как древние греки.

– Сомневаюсь, что подобный обычай пойдет англичанам. Однако видите вы, что у меня целых три дерева? Два из них я вырастил из семян!

– Сколько гордости в вашем голосе! Это действительно так трудно?

Капитан Андерсон довольно хохотнул. По лицу его разбежались морщинки, глаза сияли, подбородок вздернулся вверх.

– Сэр Джозеф Банкс [33] считал, что это невозможно! «Андерсон! – говорил он. – Ищите черенки, дружище! А семена можете сразу выкинуть за борт!» Но я не сдавался и в конце концов вырастил целый ящик – саженцев, я имею в виду, – хватило бы для того, чтобы снабдить всех гостей на приеме у лорд-мэра, если они, как вы изволили выразиться, захотят украсить себя венками. Однако о чем это мы? Такое даже представить-то трудно. Какие еще венки в парадном зале Гринвича! Садитесь, мистер Тальбот. Что будете пить, сэр? Тут есть из чего выбрать. Сам я разве что пригублю – не любитель, знаете ли.

33

Банкс, Джозеф (1743–1820 гг.) – английский натуралист, ботаник.

– Пожалуй, вина.

– Хоукинс, красного! А вот у герани, мистер Тальбот, листья привяли. Присыпал ее порошком серы – не помогает. Должно быть, погибнет. Что ж, разводишь сад в открытом море – будь готов к утратам. Когда я впервые плавал капитаном, потерял все, до единой веточки.

– В жестоких боях?

– Нет, из-за погоды, сэр, – неделями не могли дождаться ни ветра, ни дождя. Нечем было поливать. У нас тогда еще и бунт случился. Так что одна герань – это еще ничего.

– Тем более в Сиднейской бухте вы сможете приобрести новую.

– На что…

Он отвернулся, поливая очередной цветок у самых корней, а когда снова посмотрел на меня, в глазах вновь плясали искры, а по щекам разбежались морщинки.

– До места назначения и далеко, и долго, мистер Тальбот.

– Вы так говорите, будто прибытие не доставит вам ни малейшего удовольствия.

Искры и морщинки тут же исчезли.

– Вы еще молоды, сэр. И не понимаете, каким удовольствием – нет, какой необходимостью! – может быть одиночество. Уединение. Я бы не возражал, если бы наше плавание длилось вечно.