На край света. Трилогия
Шрифт:
— Он надрался, как свинья.
Саммерс внимательно посмотрел на меня.
— И все?
— Все…
— Понятно. Что ж, пойду доложу капитану.
— Передайте ему, что я изо всех сил стараюсь придумать способ вернуть несчастного пассажира в чувство.
— Обязательно. Со своей стороны благодарю вас за помощь.
Саммерс вышел, оставив меня наедине с мыслями и дневником. Странно все же, что молодой человек, немногим старше меня или Девереля, и, уж конечно, гораздо моложе Камбершама, обладает такой склонностью к саморазрушению. Аристотель Аристотелем, но полчаса наедине с красоткой Брокльбанк… вон, даже Преттимен и мисс Грэнхем… Кстати, вот ситуация, к которой мне придется привыкнуть по ряду причин, последняя из которых — развлечение, а еще… Как вам кажется, о чем
Итак, капитан Андерсон призвал меня в сообщники. Что ж, очень скоро он поймет, что заполучил первоклассного надзирателя!
Я бросился в каюту Колли. Тот все так же лежал пластом. Я поймал себя на мысли, что, лишь оказавшись внутри, перевел дух и немного успокоился. Я желал пастору только добра и действовал по поручению капитана, но все равно чувствовал какой-то трепет. Видимо, все дело в капитанских правилах. Мелкий тиран считает преступлением любую попытку обойти его приказы, а ведь я, как ни крути, пытаюсь добиться, чтобы Андерсон поплатился за плохое отношение к Колли. Я торопливо оглядел каюту. Чернила, перья и песок по-прежнему стояли на месте, никуда не делись и книги с полки в ногах постели. Почему же они не помогли хозяину остаться в здравом рассудке! С этой мыслью я склонился над лежащим.
И не столько увидел, сколько ощутил… То есть понял — хотя не знал, как именно, — что в какой-то момент Колли очнулся, испытывая телесную боль, чтобы тут же впасть в забытье от боли душевной. И теперь лежит, все глубже и глубже погружаясь в эту боль, в дурноту и жуткие воспоминания, всем существом стремясь улететь как можно дальше от этого мира — в смерть. Неудивительно, что ни Филлипс, ни Саммерс не смогли поднять его. Только я, только те слова, что я сказал ему, тронули что-то в душе пастора. Когда я покинул его — в тот, первый визит, — довольный, что пора уходить, он вскочил с койки в новом приступе агонии и в припадке самоуничижения смел бумаги со стола. А потом, словно неразумное дитя, схватил их и засунул в первую попавшуюся щель, точно они могли бы пролежать там в полной сохранности до Судного дня! Ну конечно — между койкой и стеной судна, так же, как и в моей каюте, оставалось свободное место, куда легко пролезала ладонь — к примеру, моя. Пальцы наткнулись на смятые листки, и я вытащил их — исписанные вдоль и поперек не чем иным, как доказательствами вины капитана, в этом я не сомневался! Я торопливо сунул их за пазуху, вышел в коридор — слава Богу, опять никого! — и нырнул к себе в каюту. Там я засунул стопу бумаги в свой бювар и запер ее, точно вор, прячущий награбленное! А потом сел и принялся описывать все случившееся в дневнике, будто пытаясь найти успокоение в привычном занятии. Не правда ли, забавно?
Тут в каюту вошел Виллер.
— Сэр, мне велено передать вам, сэр. Капитан надеется, что вы сделаете одолжение и через час прибудете к нему на ужин.
— Передайте капитану мою благодарность и скажите, что я обязательно буду.
ГАММА
Ну и денек сегодня… Еще утром я был полон бодрости, тогда как сейчас… Но вам, вероятно, захочется узнать все, с самого начала. Прошло ужасно много времени с тех пор, как происшествие с Колли казалось покрытым туманной дымкой, и я пытался разогнать ее — самоуверенно, даже самодовольно… Саммерс не зря считает, что в случившемся есть и моя вина. Что ж, так или иначе, виноваты все, но более всех — наш узурпатор! Позвольте же мне провести вас тем же путем, что прошел я, милорд, шаг за шагом, с целью не столько развлечь вас, сколько вызвать справедливое негодование и представить все случившееся на ваш суд.
Не успел я переодеться и отпустить Виллера, как его место тут же занял Саммерс, выглядевший невероятно элегантно.
— Господи, Саммерс,
— Да, представьте, удостоился чести.
— Наверное, редкий случай.
— Как сказать. Олдмедоу приглашали четыре раза.
Я вытащил часы.
— Еще десять минут. Что предписывает на этот счет корабельный этикет?
— Если приглашение исходит от капитана, то явиться положено с последним ударом склянок.
— В таком случае я разочарую его, придя пораньше. Хотя, учитывая наши отношения, подозреваю, что он предпочел бы увидеть меня как можно позже.
Визит мой к капитану Андерсону был обставлен с церемонностью, достойной адмирала. Каюта напоминала кабинет — не такой большой, как салон для пассажиров или офицерский салон, — казавшийся, однако, королевской резиденцией по сравнению с нашими убогими чуланами. Владения капитана растянулись во всю ширь корабля, отдельные отсеки вдоль бортов представляли собой спальню, гардеробную, личный гальюн и еще один, маленький, кабинет, из которого, наверное, мог бы командовать флотом какой-нибудь адмирал. Как и в салонах — офицерском и пассажирском, — в задней стене (или, как выразился бы моряк, в кормовой переборке) красовалось одно-единственное широкое окно в свинцовой окантовке, через которую было видно не меньше трети всего горизонта. Часть его была заслонена — с первого взгляда я даже не понял чем. Еще часть закрывал сам капитан, который, едва я вошел, воскликнул самым, если можно так выразиться, праздничным голосом:
— Входите, входите, мистер Тальбот! Простите, что не встретил вас на пороге — как видите, тружусь в саду!
Так оно и было. Огромное стекло загораживала целая плантация вьющихся растений, каждое из которых змеилось вокруг бамбуковой подпорки, торчащей из цветочного горшка, что стояли на полу под окном. Подавшись чуть в сторону, я разглядел, что Андерсон поливает каждое растение из маленькой лейки с длинным носиком — изящной безделушки, подходящей, скорее, барышне для ухода за каким — нибудь хрупким причудливым цветком, — отнюдь не за деревьями в кадках. Казалось бы, мрачный капитан должен был неловко чувствовать себя в подобной обстановке, однако, обернувшись, он поглядел на меня так ласково, словно я был дамой, заглянувшей к нему на чай.
— Я и не знал, что у вас тут свой личный Эдем, капитан.
Капитан улыбнулся! Честное слово — улыбнулся!
— Можете считать, мистер Тальбот, что ветвь, за которой я ухаживаю, все еще невинная и цветущая — та самая, коей украсила себя Ева тут же после сотворения.
— Не прообраз ли это потери невинности, капитан? Не предтеча ли фигового листка?
— Быть может, быть может. До чего же вы затейливо выражаетесь, мистер Тальбот.
— Я думал, мы говорим иносказательно, разве нет?
— Что до меня — я говорил серьезно. Слышал, что в древности люди делали из таких венки. А когда он расцветет, будет очень душистым и белым — восковой белизны.
— Тогда мы можем возложить на себя венки перед пиршеством, как древние греки.
— Сомневаюсь, что подобный обычай пойдет англичанам. Однако видите вы, что у меня целых три дерева? Два из них я вырастил из семян!
— Сколько гордости в вашем голосе! Это действительно так трудно?
Капитан Андерсон довольно хохотнул. По лицу его разбежались морщинки, глаза сияли, подбородок вздернулся вверх.
— Сэр Джозеф Банкс [33] считал, что это невозможно! «Андерсон! — говорил он. — Ищите черенки, дружище! А семена можете сразу выкинуть за борт!» Но я не сдавался и в конце концов вырастил целый ящик — саженцев, я имею в виду, — хватило бы для того, чтобы снабдить всех гостей на приеме у лорд-мэра, если они, как вы изволили выразиться, захотят украсить себя венками. Однако о чем это мы? Такое даже представить-то трудно. Какие еще венки в парадном зале Гринвича! Садитесь, мистер Тальбот. Что будете пить, сэр? Тут есть из чего выбрать. Сам я разве что пригублю — не любитель, знаете ли.
33
Банкс, Джозеф (1743–1820 гг.) — английский натуралист, ботаник.