На край света
Шрифт:
Чертеж, приложенный Дежневым к отписке, был плодом его шестилетних исследований Анадыря. Природная смекалка русских землепроходцев помогала им делать сложные чертежи огромных областей, рек и горных хребтов. Изображая местность на бумаге, они ориентировались по солнцу. Их инструментами были матка-компас да самодельная линейка.
Землепроходец и мореход по духу, Дежнев не мог удовлетвориться лишь добычей «рыбьего зуба» и соболей. Нет, он пытливо изучал открытый им край. Обремененный тяжелыми трудами, необходимыми для поддержания жизни, Дежнев не только сумел пройти весь Анадырь
Участок же от притока Колымы Малого Анюя до верховьев Анадыря был начерчен Семеном Моторой и Никитой Семеновым, прошедшими его в 1650 году.
Русские землепроходцы создали славную традицию вычерчивания пройденных ими путей. Ей следовали все позднейшие русские путешественники — исследователи нашей необъятной Родины.
Описал Дежнев и рыбные промыслы, кормившие жителей Анадырского края: «А больший промысел здесь пущальницами [145] , потому что река каменная, крутая. А рыбы красной приходит много. И та рыба внизу Анадыря от моря идет добра, а вверх приходит худа. Та рыба замирает вверху Анадыря-реки, а назад к морю не выплывает. А белой рыбы добываем мы мало, потому что сетей добрых у нас нет. А государевых аманатов красною рыбою кормить мы не смеем, чтоб им, с того корму оцинжав, не помереть и нам бы от государя за то в опале и в казне не быть. А запасаем мы им только белую рыбу. Мы же голодны, в корме нуждаемся, едим мы заморную рыбу кету».
145
Пущальница — сеть длиною в 15–20 сажен. Главным образом она применялась для ловли сигов.
Читаешь эти скупые строки и не знаешь, чему больше удивляться: самоотверженности ли простого русского человека, отдававшего лучшую пищу «государевым аманатам»; неприхотливости ли русских людей, считавших, что для них самих сгодится и дохлая кета, плывущая после икрометания вверх брюхом по течению.
— Хороша твоя отписка, Семен, — сказал есаул Федот Ветошка, когда подписанная Дежневым и Никитой Семеновым отписка была прочитана всему отряду. — Дюже хороша. Но… — Ветошка нерешительно посмотрел на Дежнева и почесал затылок.
— Досказывай, — глядя в глаза Ветошке, сказал Дежнев, — коль что не так, поправим.
— Все так, — вздохнул Ветошка, — лучше не напишешь: ясно, точно…
— Доказательно, — добавил Анисим Костромин.
— Правдиво! — воскликнул Фомка.
— Так-то оно так, — согласился Ветошка. — А все ж там могут не поверить.
— Да почему же?
— Писано от двоих приказных, — ответил Ветошка. — Воевода может сказать: «Кто их там знает! Может, и стакнулись они, Семен да Никита, чтоб обойти Стадухина с Селиверстовым». А те той порой свою ложь будут доказывать.
— Да, — молвил Дежнев, подумав, — могут и не поверить. Но как сделать, чтоб поверили?
— А вот как, — расправив усы, внушительно ответил Ветошка. — Должны мы все, миром, подтвердить слова нашего приказного. Одному не поверят, двоим не поверят, ну а
— Ай да Ветошка!
— Как же ты, Федот, думаешь подтвердить? — спросил повеселевший Дежнев. — Ведь всем вам прикладывать руки под отпискою приказных, кажись, не положено.
— Напишем-ко мы, робята, за их, Семена да Никиты, отпиской и свою, — предложил Ветошка, обращаясь ко всей дружине.
— А не написать ли нам не воеводе, а самому царю Алексею Михайловичу! — предложил воспламенившийся Бугор.
— Ишь, куда хватил, рыбий глаз!
— Коль царю писать, то будет уж не отписка, а челобитная, — уточнил Анисим Костромин.
— Кстати, в той челобитной мы и о своих нуждах государю отпишем, — прибавил Ветошка.
— И о трудах наших, — вставил Бугор.
— Попросим его простить нас за побег из Якутского острога, — робко проговорил почему-то покрасневший Артемий Солдат.
Однако его предложения никто не осмеял. Все согласились, что нужно писать царю. Артемий Солдат снова вооружился пером и заскрипел им, потея пуще прежнего.
Когда ж, через несколько дней, челобитная была готова, двадцать четыре человека приложили под ней свои руки.
— Теперь, други, давайте думать, кому идти с отпиской да с челобитной на Колыму, — обратился Дежнев к собравшимся. — Заодно уж им и государеву казну «рыбий зуб» придется волочить. Что же ей залеживаться… А дело нелегкое дойти до Колымы, — продолжал Дежнев. — Перевалы переняты коряками, что погромили ходынцев. Есть ли охотники?
Никто не отозвался.
— Может, ты, Федот, пойдешь? — спросил Дежнев у Ветошки после некоторого молчания. — Твоя мысль была писать челобитную, и твоя рука под ней первая.
Долго не отвечал насупившийся Ветошка.
— Идти мне на Колыму не можно, — сказал он, наконец. — Сам знаешь, ушел я оттоль с Моторой без спросу. Посадит меня приказный под замок да отошлет в железах в Якутский острог.
— Артемий Солдат, Василий Бугор, ваше слово, — вызвал Дежнев.
— Быть нам битыми за побег из Якутского острога, — переглянувшись с Бугром, ответил Артемий Солдат.
— Не время еще нам идти, — прибавил Бугор, — пойдем — сидеть нам в тюрьме. А это, после вольной жизни, — смерть.
— Дружина Алексеев!
— Как казну мы потянем, упустив время? Апрель. Того и гляди развезет. Казну потеряем, сами сгибнем, — возразил Алексеев, избегая глядеть в глаза Дежневу.
— Трудно уволочь казну, — сказал и Степан Вилюй, впалые щеки которого говорили о начинавшейся цинге. — Распутье близко. Мы ж голодны. Едим заморную кету. Сил не хватит доволочься до Колымы…
Долго думал Дежнев после слов Вилюя.
— Ладно, — сказал он наконец. — Казну волочить обождем. Кто охотник доставить лишь отписки?
— Я бы пошел, — вслух раздумывал Иван Казанец, — да не ведаю, отпустят ли назад. А здешнюю вольную жизнь менять на батоги да на подневольщину уж больно обидно.
— «Вольная жизнь»! — передразнил Евсей Павлов. — Где ж она, коль Дежнев мне дважды по двадцать батогов всыпал!
— Был бы я приказным, я б тебе каждую субботу по двадцать батогов вжаривал, — ответил ему Казанец.