На край света
Шрифт:
Добежать до зимовья и поднять там радостную тревогу было для Чекчоя недолгим делом.
Степан Вилюй, оставленный старшим зимовья, вышел из избы, зевая и потягиваясь.
— Ты что, пострел, ровно бы с цепи сорвался? Ну, что там? — ворчливо спросил он тяжело дышавшего Чекчоя.
— Семен идет! — радостно прокричал Чекчой и тотчас же бросился к реке, к месту причала кочей.
Редкие капли дождя падали на непокрытую голову Чекчоя. Возбужденный ходынец пел и плясал на плотном сыром прибрежном песке. Музыкальность юкагиров известна. Ходынцы были среди них едва ли не наиболее одаренными певцами. Чекчой импровизировал не только слова своих песен, но и напевы. Его ноги плясали, руки взмахивали, а вся фигура изгибалась в такт песни. Он восхвалял Дежнева, великого охотника, побеждавшего моржей и медведей, могучего воина, сражавшегося против десяти и более воинов.
Стоя на носу коча, Дежнев с улыбкой следил за красивыми движениями плясавшего юноши.
— Будто и хорошо поет, — в раздумье проговорил Анисим Костромин, — да иной раз режет ухо.
— С непривычки это, — ответил ему Дежнев. — Так и мне сперва мнилось. А позже полюбил я чекчоевы песни. Стали они мне ласкать ухо. Погляди, Кивиль словно бы ожила, слушая его песни.
Кивиль смутилась и, оторвав взгляд от плясавшего юноши, сказала Дежневу:
— Якуты говорят: вместе с певцом живущий сам певцом становится.
— Песня сердце согревает, — серьезно заметил Дежнев.
К берегу тем временем сбегались все оставшиеся в зимовье люди, махая шапками и выкрикивая приветствия.
Коч пристал к крутому берегу. Дюжие руки перебросили на борт длинные вымостки, и Дежнев, по обычаю, первым сошел на берег. Степан Вилюй доложил, что в зимовье «все, слава богу, благополучно».
Охотники стали выгружать на берег тяжелые кули с моржовыми клыками. Чекчой, радуясь не меньше дежневцев, ахал и восхищался при появлении каждого куля.
— Великую казну мы собрали государю, — сказал Дежнев, — а вот отпровадить ее к нему трудно. Думал я отпустить ее морем вокруг Большого Каменного носу, да дюже труден тот путь. Чукчи говорят, что не во все-де годы льды относит от берегов в море.
— Мы знаем Студено море. Сувои-воронухи [140] мы также видели у берега, — сказал Степан Сидоров. — Без доброй судовой снасти, без доброго паруса и якоря как идти?
— Еще государева казна потонет, — проговорил Фомка. — Что тогда делать?
140
Сувои и воронухи — водовороты.
— Вот то-то и есть, — задумчиво сказал Дежнев.
— Хозяин! Семен! — Чекчой схватил Дежнева за рукав. — Хочешь, мои братья отвезут казну на оленях? Через Камень. На Анюй-реку! На Колыму отвезут.
— А возьмутся ли? — спросил его Дежнев с некоторым сомнением.
— Я попрошу. Дай им только железа дельного [141] . Отвезут.
— Ну, Чекчоюшка, попроси. Очень меня уважишь. Я в долгу не останусь. А куда это ты глаза пялишь, проказник?
— Красивая женщина! Очень. Чья?
141
Железо дельное — поделочное железо (прутья, листы и т. п.).
— Это Кивиль… Но что это?!
Дежнев насторожился, прислушиваясь к неясным крикам, доносившимся со стороны верховья реки. Люди переглянулись.
Из зарослей тальника показалось трое юкагиров верхом на оленях. Всадники криками и ударами понукали оленей, но загнанные животные едва двигались. Шагах в ста один из оленей споткнулся и грохнулся оземь. Соскочивший с него всадник, не обращая внимания на издыхавшее животное, побежал дальше, к Дежневу.
Лица прискакавших юкагиров были измучены, грязны и окровавлены. Их одежда была разорвана.
— Карбурга! Чена! Дядя Одылдай! — беспокойно выкрикивал Чекчой, узнавая прибывших.
У старшего брата Чекчоя, Карбурги, был рассечен лоб, а левая рука висела плетью. У дяди Одылдая левый глаз был выбит и кровоточил. Перекошенное лицо Одылдая и скрип его зубов показывали, как он страдал от боли. Средний брат Чекчоя, двадцатилетний Чена, видимо, отделался легче своих спутников. Лишь синяк под глазом свидетельствовал о его участии в схватке.
Перебивая друг друга, юкагиры рассказывали, что их стойбище разгромлено коряками.
— Что за люди напали? Откуда? — допытывался Дежнев.
— Из-за Камени, — поспешно ответил Чена. — Много воинов.
— С Пенжины-реки те коряки, — уточнил Карбурга. — Пятеро коряков было на каждого ходынца, — прибавил он, видимо стыдясь поражения, понесенного его племенем.
— О-хо-хо! — стонал Одылдай, сжимая виски. — Вот как больно!
Из уцелевшего глаза юкагира выбежала слеза и, оставляя след, потекла по щеке.
— Дядю Негальбу убили, — сказал Чена.
— Деда Чепачея убили, Уянду убили, — перечислял Карбурга. — А! Сил нет! Жен и детей с собой увели!
Глядя на искаженное гневом и горем лицо Карбурги, Дежнев вспомнил, что Карбурга недавно женился.
— Большое горе, — посочувствовал Дежнев.
— Ай-яй-яй! — стонал Одылдай. — Многих убили. Юрты погромили. Оленей угнали. Чем жить?
— От черного — крестом, от свиньи — пестом, а от лихого человека, видно, ничем, — вздохнул Фомка.
— Хозяин Семен! — вдруг вскричал Чекчой, обращаясь к Дежневу. — Ходынцы платят царю ясак. Оборонит ли он нас?
— Ты большой воин, приказный! — подхватил Карбурга. — Просим защиты. Помоги отбить жен и детей.
— Ой-ой! — всхлипывал Одылдай. — Помоги, приказный, отбить и оленей.
— Как без оленей отвезти твою казну на Колыму? — прибавил Чекчой.
— За правду бог и добрые люди, — ответил Дежнев. — Мы вам поможем.
— Ты хороший человек! — обрадовался Чекчой.
Повеселел и Карбурга, думавший о молодой жене: «Может быть, я снова найду свою Пенгу!»
Тем временем подошло несколько ходынцев, стекавшихся к русскому зимовью, своему единственному прибежищу. Многие из них были ранены. Некоторые прибыли на оленях, большая часть пешком.