На краю Дикого Поля
Шрифт:
Утро начинается с рассвета, и рассвет я наблюдал в полной красе: Феофила безжалостно растолкала меня ещё затемно, и принялась терзать при помощи целой толпы садистов-помощников. Кто-то полировал мне ногти, кто-то причёсывал мои волосы и бородку, щёлкая ножницами, удаляя невидимые мне, но критически важные для куафера торчащие волосики. Одежда моя была... Уж не знаю, существуют ли степени стерильности, но мои шмотки были ровно в четыре раза стерильней самой высокой степени стерильности.
В сапоги можно было смотреться, от обилия перстней я не мог поднять руки... и несмотря на протесты и трагический вид Феофилы, перстни я снял, оставив только один, некогда подаренный князем Гундоровым.
Всё на свете кончается, заканчиваются и пытки, и
Суд состоялся на том самом месте, где Иван Васильевич чествовал Горнозаводской приказ в лице его руководства и лучших мастеров. Царь сидел в кресле, рядом с ним в более скромных, но тоже красивых креслах сидели бояре. Вокруг столпилось больше сотни человек, а сама площадь была оцеплена воинами в синих кафтанах, вооружёнными новейшими ружьями с примкнутыми штыками.
Перед помостом меня и поставили, а левее стояли трое хмурых, богато одетых мужчин. Получается, что я ответчик, а эти мужики свидетели обвинения. Феофиле указали место на помосте, у самого края, и даже предложили стульчик, но она отказалась садиться, и стояла гордо выпрямившись. На меня она не смотрела.
– Слушается дело о понуждении к чёрному труду девицы знатного рода, дочери покойного сотника Богдана Собакина, Феофилы Собакиной князем Ольшанским.
И начался разбор дела, и вёл его сам царь.
– Расскажи, Феофила Богдановна, как и когда ты оказалась в доме князя Ольшанского. Ничего не утаивай, ничего не бойся, ты под охраной бога вседержителя на небе и под моей защитой на земле.
Феофила низко поклонившись царю заговорила напряжённым голосом:
– В дом князя Ольшанского, а тогда боярского сына Белова, я попала, когда он, боярский сын Белов, приказал извлечь меня из придорожной канавы, где я умирала от голода и потери крови. В доме боярского сына Белова Александра Евгеньевича меня умыли, накормили, вылечили и разместили жить в просторной, чистой и светлой комнате, не требуя ничего взамен. Не зная о моём знатном происхождении, но зная о том что я грамотна и знаю домоводство, боярский сын Белов Александр Евгеньевич предложил мне стать его домоправительницей, и положил мне оклад выше чем получает любой другой домоправитель в Москве, а кроме этого положил мне хлебный и одежный кошт, повторяю, не требуя ничего взамен кроме честного исполнения своих обязанностей. С тех пор я живу в его доме, выполняя необременительные обязанности, и получая за это более чем щедрое вознаграждение. Ни разу за всё это время я не услышала от князя Ольшанского ни одного грубого слова, его отношение ко мне можно назвать отеческим. Все украшения и одежда на мне, а также экипаж и чистокровные лошади, на которых я сюда прибыла, получены в подарок от князя Ольшанского. И вновь повторю: князь Ольшанский никогда не требовал за это ничего взамен.
Хм... Лучшей характеристики мне никто не даст. Впрочем, всё здесь до последнего слова сказано верно. Единственная неточность касается лишь кабриолета: Феофила его у меня нагло забрала, заявив, что по Москве она должна передвигаться в полном комфорте. Впрочем, мне не жалко.
– А как могло случиться, что ты, знатная девица, дочь верно служившего мне сотника, оказалась в канаве умирая с голоду, и по какой причине у тебя было кровотечение?
– Мой батюшка, Богдан Иванович Собакин, погиб обороняя купеческий обоз, начальником охраны которого он подрядился. Вскоре после этого от горячки умерли моя матушка и сёстры, а я, хотя и болела, но выздоровела. Вскоре после моего выздоровления в мой дом явился Архипка Собакин и заявил, что мой батюшка обещался ему выдать за него замуж меня, и даже показывал какую-то бумагу.
Феофила закашлялась от долгого монолога, и к ней подскочил служка с кубком. Выпив несколько глотков она, поблагодарив кивком, отдала кубок обратно.
– Продолжай.
– Слушаю, великий государь. После болезни я соображала слабо, поэтому дала согласие на этот брак. Свадьба свершилась неприлично быстро, и я стала жить в доме Архипки Собакина.
– Архипа Гордеевича - подал голос один из хмурых мужиков.
– Архипки. Вичом это ничтожество никто не жаловал.
– не оборачиваясь обрезала Феофила - Однако я продолжу. Вскоре я выяснила, что Архипка мне солгал. Никакого обещания мой батюшка, которого вичом жаловал ещё твой, царь-батюшка, великий отец, Архипке не давал. Бумажка, которой это ничтожество трясло, повествовала о том, что мой батюшка задолжал Архипке пятнадцать рублей и три алтына, и обязался вернуть после расчёта за проведённый до места купеческий караван. Впрочем, вскоре Архипка издох. Он, стыдно сказать, великий государь, но я вынуждена это говорить, ибо без этих слов моя правда будет выглядеть невероятной, по старости своей, не мог исполнять супружеский долг без дополнительного возбуждения. А возбуждался он совокупляясь с мальчиком. Его братья, что стоят у помоста тоже мужеложцы и растлители. И однажды Архипка возбудился слишком сильно и издох прямо на мальчике. Несчастного ребенка, чтобы не было огласки, умертвили и куда-то унесли.
– Это правда?
– спросил у братьев Архипки царь.
Двое из них, зелёные от страха, промолчали, а третий фальцетом заверещал:
– Врёт она, великий государь, врёт!!!
– Проверим.
– спокойно ответил царь, и не поворачивая голову скомандовал - Пусть поищут на подворье Собакиных, и заодно доставьте сюда их драгоценности. Есть у меня желание кое-что проверить. Но продолжай, Феофила Богдановна.
– После смерти Архипки его братья стали ко мне приставать с грязными намерениями, но мне удавалось беречь себя, но только до поры. Однажды у Собакиных был весьма знатный гость, он присутствует здесь, и братья решили выслужиться перед ним. Они вломились ко мне в комнату, сорвали с меня одежду и позволили гостю надругаться надо мной.
– Что ты сказала?
– на царя было страшно смотреть.
– С сказала о том что было. Присутствующий здесь человек изнасиловал меня. Дважды.
– Кто этот человек?
– громыхнул Иван Васильевич.
– Оглянись, великий государь, и ты увидишь его сам.
Царь бросил бешеный взгляд вокруг. Среди бояр, проявляющих разную степень заинтересованности, выделялось лицо довольно молодого человека с яркими пятнами на скулах. По лицу его стекал пот, руки лихорадочно теребили пояс.
– Адашев, ты?
– поражённо прохрипел царь.
– Это неправда, великий государь - бросился в ноги царю близкий сейчас друг, которому не доведётся теперь предать своего царя.
– Неправда? А тогда почему ты так разволновался, Алексей Фёдорович?
– Я... У меня...
– Уведите этого человека и расспросите его хорошенько - скомандовал царь, и вельможу быстренько подхватили под руки и утащили.
Адашев ещё что-то пытался кричать, выворачивая голову, но его никто не слушал.
– Продолжай, Феофила Богдановна.
– После этого братья выгнали меня из дому, дав с собой несколько монет и кое-что из моих личных вещей. Я сняла комнатку у одной старушки, но в тот же вечер в мою комнатку вломились шиши, посланные этими изуверами. Шиши искали батюшкин перстень с рубином, который я спрятала среди вещей. Найдя перстень они забрали и его и всё более-менее ценное, имевшееся у меня, а меня выкинули на улицу, строго наказав старушке не пускать меня назад. Три дня я бродила по городу, пока не упала в канаву, откуда меня извлёк боярский сын Белов Александр Евгеньевич, ныне князь Ольшанский, стоящий перед тобой, великий государь.