На краю одиночества
Шрифт:
…первый бал.
Восторг.
И ощущение, что вот теперь-то она поймет, что Глеб ей не враг. Влюбленность, нагрянувшая неожиданно, словно гроза по весне. Свадьба… ее робость. Наталья, с которой они ходят вдвоем, и монашеское строгое облачение подчеркивает легкость Елены.
– Я не вернусь в Петергоф. Мне там делать нечего. Я не буду дергать Николая по пустякам. И я не позволю выбрать подходящую мне жену. Если я решу жениться, я выберу того, кого сочту нужным. Я не закрою школу. Я не откажусь от этих детей.
Губы Елены задрожали, а по щеке поползла слеза.
– Переигрываешь, – почему-то теперь ему это показное горе казалось нелепым, словно чужая маска, которую Елена примерила. – И да, думаю, тебе действительно стоит уехать. Я распоряжусь, чтобы приготовили дом. А пока… вполне можешь остановиться в гостинице.
– Нет, – слезу Елена смахнула. – Если ты такой… дурак, я не найду другого слова, то… я обязана остаться рядом. Возможно, скоро ты поймешь, насколько… все не так.
Она развернулась и ушла. Остановилась, правда, ненадолго, верно, полагая, что настигнутый внезапным раскаянием и осознанием Глеб ее догонит, извинится и согласится на все, но… он щелкнул по листу и велел:
– Выходи.
Арвис угрем выскользнул из колючих плетей. Был он гол и растрепан.
– Одежда где?
– Там. Спрятал.
– Как ты?
– Голова. Болит. Иногда. Слов много. Тяжело, – он ткнул пальцем в висок. – Пройдет?
– Пройдет.
Арвис уселся прямо на траву и почесал плечо. Кожа его в темноте казалась серой, а шрамы выделялись розовыми полосками.
– Не беспокоят?
Он покачал головой. И сказал:
– Ветер говорит. Плохо. Будет плохо. Кровь. Здесь. Близко. Я не уметь. Слов много. Я вести. Кровь. И ветер… плакать. Ветер не любить, когда кровь.
– Так… погоди… идти далеко?
Арвис покачал головой и, ткнув пальцем куда-то в темноту, сказал:
– Там.
…Земляной понял с полуслова.
– Погоди, – он откинул крышку, вытащив существо, более всего похожее на крупную крысу, правда, покрытую чешуей.
Пара револьверов.
Трость, в которой скрывался клинок. И пара чистых камней. На всякий случай.
Арвис приплясывал от нетерпения.
– А одежда где? – поинтересовался Земляной, принюхиваясь.
Пахло цветами.
Травой.
Землей.
А мальчишка сорвался в бег. Он был быстр и ловок, и ограду, что самое поганое, перемахнул, будто бы и не было ни стены колючего кустарника, ни металлических прутьев, ни завесы заклятий.
– Вот же ж… талант на нашу голову, – Земляной последовал за мальчишкой, правда, пришлось зацепиться тростью за крюк, но преграду и он преодолел легко.
– Ворота есть, – проворчал Глеб, оказавшись по ту сторону.
Улица.
Точно такая же, как прежде. Те же камни, тот же лунный свет на них. Тяжелые столбы фонарей, которые почти погасли, ибо время все же позднее и нехорошо беспокоить людей.
Запахи…
…прежние,
Уродливая фигура, в которой ничего-то человеческого не осталось. Человек не способен так вывернуть тело, да и бежать ему удобнее на двоих, а не вот так, расставив колени, подобрав стопы под изогнутую, изломанную спину.
Пришлось догонять.
– Вот же… – Земляной выругался.
Ему приходилось стараться, чтобы не отстать. Арвис свернул в переулок.
И в еще один.
Другой.
Третий. Залаяли и стихли собаки, чтобы спустя минуту разразиться скорбным воем. Завизжала лошадь, загрохотала подковами по камням.
…вонь.
И улочки становятся уже. А дома – грязнее. Они жмутся один к другому тесно, переплетаясь веревками, на которых сохнет грязноватое даже после стирки белье. То тут, то там из домов вырастают балкончики, сооруженные наспех из досок и всякого хлама. Некоторые срастаются с соседними, порой перекрывая и без того тесную улицу.
Здесь уже не пахнет розами.
Откуда им взяться?
Камень.
Дерево.
Гниль. Кучи мусора. Арвис остановился у одной, прислушиваясь к чему-то.
– Чуешь? – Земляной запыхался, но теперь его ноздри подрагивали, да и сам Глеб чувствовал близость силы, близость смерти.
Они опоздали.
Граница миров, нарушенная убийством, стремительно восстанавливалась, но память она сохранит еще на пару минут.
Или часов.
И этот отпечаток не под силу вывести и самому умелому некроманту, а стало быть, у них есть шанс.
– Тут, – Арвис поскреб стену дома, явно примеряясь, как бы половчей вскарабкаться. – Близко. Ушел…
– Погоди, – Земляной вытащил голема, которого поставил на землю. Щелкнул пальцами, активируя. Крыса несколько секунд сидела неподвижно, но вот длинный нос ее дрогнул, шелохнулись усы.
– Веди.
Мальчишка все-таки оставил стену.
Дверь здесь имелась, низкая, просевшая, огласившая скрипом ночную тишину. И за ней Глеба встретила темнота, не та, коварная, которая живет внутри у каждого, но обыкновенная. Она прятала узкую лестницу, заваленную вещами. Она подставила острый угол стала.
Или табурета?
Главное, что этот угол больно впился в ногу. Она разлила сладковатый аромат крови, ненадолго заглушив иные запахи, не самого приятного свойства. Где-то вновь заскулила собачонка.
Дом был старым, даже древним. Он забыл времена, когда обитали в нем люди приличные, имевшие уважение и к собственности, и друг к другу. Ныне некогда просторные квартиры разделили тонкими перегородками на каморки, в которых люди ютились столь тесно, что порой оставалось лишь удивляться, как вовсе они способны выжить в этой самой тесноте.