На краю времени, на пороге мира
Шрифт:
Глубокой ночью Геллер добрался до деревни. Словно замерзшие котята, оставшиеся без матери, избы сгрудились в стороне от дороги. Если бы не костры, так бы и проехал мимо, не заметив.
Костры…
Верный признак того, что жителей донимает нелюдь.
Потому что только жаркое пламя в силах отпугнуть ночной народ от исходящей вкусным человеческим запахом деревни.
Он спешился и, ведя коня на поводу, пошел вперед, к дрожащим кругам света.
То, что с первого взгляда почудилось Геллеру кучей тряпья, невесть зачем брошенной у
– Стоять! Ты кто будешь?!!
В золотистых отсветах лицо парня показалось Геллеру совсем молодым.
– Ищу ночлега, мил человек, – он замер на месте, давая возможность хорошенько себя рассмотреть.
– Ночлега?.. – в голосе парня скользнули истеричные нотки, – здесь?!! А ну… Открой рот!
Геллер подчинился, изо всех сил стараясь хранить спокойствие. Дозорный привстал на цыпочки, щурясь. Потом с видимым облегчением вздохнул и опустил оружие.
– Ты уж прости, господин хороший, – он покачал головой, – зеркальник тут появился. Скотину всю загубил, гад! Двоих детей утащил… И никакого спасения… Вот я и думал… Кто еще станет по ночам шататься?
Геллер усмехнулся. Немудрено, что жгут ночи напролет костры! Зеркальники всегда считались самой страшной нелюдью. Да и куда хуже они болотных ночниц и упырей – если первые наделены разумом и магическим даром, но заперты в своем теле, а вторые – могут перевоплотиться, но – тупые и медлительные, как ходячие трупы, то зеркальники, будучи разумными, могли по желанию своему принять любую форму, выведанную в сознании жертвы. Те, кому посчастливилось уцелеть в схватке с зеркальником, сдавленным шепотом рассказывали за стаканом крепкой браги, как проклятущие твари копались в памяти – и принимали облик умерших родных и близких людей, тех, на кого рука не поднимется, чтобы рубить сплеча…
– Да, плохо дело, – Геллер поглядел в самое сердце костра, – ну а переночевать-то пустите? Я уж монет не пожалею.
Паренек затравленно оглянулся на избы, сгрудившиеся за его спиной.
– Да нет, не получится, мил человек. Наши и днем не привечают путников, а уж ночью… Зеркальник бродит, сам понимаешь.
Геллер тоскливо посмотрел на покосившиеся избы. Жаль. Как хорошо было бы лечь на лавку и проспать до утра – не под моросящим дождем, а в сухости и относительном тепле. Да и коню не мешало бы овса подсыпать…
– Ну, а у костра можно посидеть?
Казалось, подобная перспектива куда как больше пришлась дозорному по душе.
– Сиди, мил человек. Коня привяжи к плетню, я ему сенца подброшу.
Геллер не заставил себя долго ждать. Через несколько минут он уже протягивал к плюющемуся искрами костру руки, полностью отдаваясь ощущению разливающегося по озябшим пальцам теплу. Дозорный приволок откуда-то вязанки сухих дров, подбросил по нескольку поленьев в костры. Затем уселся напротив Геллера – так, чтобы их разделял огонь. И, разумеется, чтобы успеть разрядить в незваного гостя арбалет.
– Зовут тебя как? – спросил Геллер.
– Ночью нехорошо произносить имя свое. Они могут подслушать, – назидательно пробурчал дозорный.
Командор пожал плечами. Несчастные, запуганные люди! Неужто не объясняют им, что нелюдь не имеет власти над человеком через его имя?.. Видимо, не объясняют…
– Я Геллер, – просто сказал он, – ежели что – разбудишь.
В конце концов, дозорный отоспится днем, а ему предстоит дальний путь.
Правда, оставалась опасность появления зеркальника – но Геллер, привыкший быть тенью императора, спал чутко и не сомневался, что проснется, едва заслышав что-либо подозрительное.
А потому, подложив под голову мешок и завернувшись в плащ, командор закрыл глаза.
…Геллеру приснилось, что он снова идет к эшафоту, что снова с серого неба срываются холодные капли дождя. Только на сей раз у ступеней уже не ждала его серая фигура Камиллы. Чувствуя странную пустоту и безразличие к происходящему, Геллер поднялся на эшафот, выслушал приговор и, бросив последний взгляд на балкон, где восседал император, положил голову на плаху. Скоро… ему предстояло встретиться с Гейлой, которую он не уберег от гибели. Помост жалобно скрипнул под тяжелой поступью палача.
Что-то просвистело в воздухе, толпа на площади взорвалась криками, и… В этот миг он открыл глаза.
В серых предрассветных сумерках вопила молодая женщина, выскочив из дальней избы в одном исподнем.
– Увел!!! Забра-ал, проклятый!
Вцепившись ногтями в собственное лицо, она упала на колени в расквашенную дождем глину.
Из соседних изб высыпали заспанные мужики, в маленьких оконцах бледнели испуганные лица.
Геллер быстро протер глаза и сел. Пока на него не обращали внимания, но на всякий случай следовало подготовиться ко всякого рода вопросам. Поискал взглядом вчерашнего дозорного – тот суетливо бегал вокруг бородатого крепыша (наверное, старосты), и, отчаянно размахивая руками, что-то пытался доказать. Затем его палец проткнул воздух в направлении сидящего Геллера. Женщина выла, не замолкая ни на минуту, пока один молодец не оглушил ее ударом кулака и не унес в дом.
Процессия из десяти крепких мужиков направилась к Геллеру.
– Я… я зубы ему смотрел!.. – визгливо оправдывался дозорный, – человек он, Каду, человек!
Староста досадливо отмахнулся от него, как от надоедливой мухи. По-хозяйски уперев руки в плотные бока, несколько минут хмуро разглядывал Геллера. Потом перевел тяжелый взгляд на дозорного.
– Ты что же, дурак, служивого человека ночевать под открытым небом оставил?
– А что мне было делать? Посреди ночи к тебе в дом вести? – огрызнулся парень, – ведь никто не пустил бы!
Староста помолчал. Потом растянул губы в неком подобии гостеприимной улыбки и снова повернулся к Геллеру. Нервно вытер ладони о не очень чистую рубаху.
– Ты уж прости дурака, господин хороший. Видишь, бедствуем мы. Вот и сейчас на рассвете проклятая тварь ребенка увела. Прикинулась усопшей бабкой – да и выманила из дому, пока мамаша спала.
Геллер поднялся на ноги, степенно поклонился.
– Я благодарен даже за такой ночлег, уважаемый. Теперь… я могу продолжить свой путь…