На краю времени, на пороге мира
Шрифт:
С неба начали срываться редкие капли дождя.
Если бы только не были связаны руки! Тогда… попытаться вырвать оружие у зазевавшегося солдата, и… нет, бежать он вряд ли смог бы – но умер бы, как воин. С оружием в руках. То, о чем он так просил императора Квентиса Доброго… Геллер невольно содрогнулся; воспоминания захлестывали его, грозя погрести рассудок под грудой цветных осколков жизни.
– Почему, Геллер? Почему? – голос властелина дрожал под серыми сводами темницы, – мы вместе росли. Ты… ты был единственным человеком, кому я действительно доверял! И ты хотел моей смерти?!! Почему?
Геллер
– Ты будешь казнен, – сухо сказал властелин, – если есть последнее желание, говори сейчас.
– Мне хотелось бы умереть, как подобает воину. С оружием в руках. Иного желания у меня нет.
Император приподнял брови. Может быть, он ожидал мольбы о помиловании?. Затем… Покачал головой.
– Нет, Геллер. Ты служил мне верно, но вина твоя велика. Твою глупую голову отрубит палач – в назидание остальным.
Эшафот уже заслонял собой площадь.
Как черная птица, распростертыми крыльями обнявшая серое, хнычущее небо.
Слишком близко… Геллер поднял голову и огляделся.
Император наблюдал за казнью с балкона, окруженный прихлебателями. Не будет ничего удивительного в том, если через пару лет кто-нибудь из этих аристократов подсыплет владыке яда в бокал или засадит кинжал в спину. Но это случится позже… Когда уделом самого Геллера будет ничто.
Ему показалось, что император улыбается. Правда, уже в следующее мгновение Геллер одернул себя; это ведь обман зрения. Не более того.
И все же… Один и тот же вопрос назойливой мухой стукался о стенки черепа: отчего столько злой радости написано на лицах алларенцев?
…От глухо ревущей толпы отделилась невысокая женская фигура в плаще мышастого цвета. Торопливо пересекла площадь, остановилась рядом с лестницей, ведущей на помост, к плахе.
Геллер опешил – и это в то время, как нищий поплатился жизнью за то, что переступил запретную черту! Ни один из стоявших в оцеплении гвардейцев не обратил внимания на столь вопиющее нарушение порядка. Словно… никто ничего не видел.
Все это настолько удивило Геллера, что на миг он позабыл о приближающейся гибели. Странная личность преспокойно стояла рядом с копейщиком, спрятав руки в широких рукавах, а лицо – в густой тени капюшона. И бывалый вояка старательно делал вид, что ничего не замечает.
А, может быть, он и вправду ничего не видел?
– Ну, вперед, пошел!
Геллер посмотрел на лестницу. Затем его взгляд снова вернулся к мышастому силуэту. Вдруг его осенила догадка: да это же просто Смерть! И нет ничего удивительного в том, что ее не видит никто, кроме него… Все правильно: она ждет исполнения приговора. Чтобы потом увести за собой, в никуда… или в сады Хаттара, о которых столько говорят, но никто из живых воочию их не видел.
Понять это оказалось чрезвычайно просто. Так просто, что Геллер даже улыбнулся, проходя мимо Смерти. Выдохнул:
– Что, ждешь? Ну, уже недолго осталось…
– Жду, – согласилась она. Голос показался Геллеру молодым, но очень усталым.
Что ж. Значит, и вправду пора.
Ее ладонь мягко легла на плечо Геллера, пальцы чуть сжались – и Смерть потянула его в сторону от лестницы. Из-под капюшона донеслось невнятное бормотание.
– Погоди, я еще не дошел, – огрызнулся он, стряхивая пальцы с плеча. И тут же осекся, увидев, что вовсе не рука скелета цепляется за рубаху смертника.
Рука была молодой и очень бледной.
– Идиот! – сдавленно прошипела Смерть, – сюда, быстро! Не то все испортишь!
Уже совсем переставая понимать что-либо, Геллер шагнул в сторону и оглянулся. Тело его продолжало преспокойно подниматься на эшафот. И в то же время сам он стоял рядом с первой ступенькой, ощущая себя вполне живым.
– Пойдем, – Смерть уверенно вцепилась в его предплечье, – все вопросы задашь позже. Когда выберемся с площади.
Геллер недоуменно моргнул. Происходящее шло вразрез с его представлениями о переходе в мир иной.
– Да не умер ты, не умер, – обронила Смерть, – и, уж не знаю, за кого ты меня принял, но я – мастер иллюзий второго ранга. И зовут меня, между прочим, Камилла. Теперь – пошли, не останавливайся. Развяжу тебя чуть позже, не то иллюзия распадется.
Никем не замеченные, они ушли с площади, где в корзину скатилась голова командора Геллера Накори. Миновали белоснежные кварталы зажиточных горожан – и свернули в квартал Отбросов. Камилла по-прежнему шла чуть впереди, мертвой хваткой вцепившись в Геллера и буквально волоча его за собой. Она молчала – а он не находил слов, чтобы задать вопросы. Происходящее все еще казалось плодом воспаленного рассудка, и легкое касание смерти, что осталась на площади, по-прежнему холодило кровь.
Камилла дышала тяжело, хрипло – так могут дышать те, кто долгое время провел взаперти, отвыкнув ходить по земле… или… просто больны. Но, оскальзываясь в грязи, она продолжала упрямо идти вперед, словно каждый миг имел значение.
Наконец Камилла остановилась у полуразвалившейся хижины, слепо пялящейся на улицу провалами окон.
– Все, пришли.
И, кашлянув, сплюнула на землю кровавый сгусток.
Так вот почему она так дышала…
– Ну, а ты как думал? – зло прошипела мастер иллюзий, – за все надо платить. Или, полагаешь, мне легко было оставить на эшафоте иллюзию? Это, знаешь ли, не воздушные дворцы создавать… Давай сюда руки.
В тонких, перевитых синеватыми прожилками пальцах тускло блеснул нож, и через несколько минут Геллер уже растирал затекшие запястья.
– Я все еще не верю, – невольно выдохнул он, – ты… точно не Смерть?
Вопрос был глупым – но другого в голову не пришло. Камилла хмыкнула – и откинула капюшон.
– Как, по-твоему, должна выглядеть Смерть?
Она оказалась совсем молодой, не старше самого Геллера. Черные гладкие волосы обрамляли мертвенно бледное лицо. Тонкие брови, как птичьи крылья, распластанные в полете, взмывали к вискам. Миндалевидные глаза… Геллер ощутил, как желудок сжался в тугой, болезненный ком. Будучи воином и тенью своего владыки, он не боялся сойтись в бою с противником, превосходящим его. Он не боялся боли. Не боялся гибели, клинком рассекающей воздух. Но при этом, с самого раннего детства он не мог побороть в себе страха перед теми существами, которых жители империи называли нелюдью. Ибо что могла принести нелюдь человеку, кроме горя?