На краю земли
Шрифт:
— Туземное судно, — произнес Джек Обри, указывая на него пальцем, и снова закричал. Судно походило на то, которое капитан Кук назвал «пахи».
— Как вы полагаете, они примут нас? — спросил Стивен.
— Ну конечно, — отвечал Джек, увидевший, как от борта судна отошло узкое каноэ с противовесом. Поставив треугольный парус, оно устремилось к ним.
На руле сидела молодая женщина. Вторая оседлала шесты, соединявшие узкое каноэ с противовесом, балансируя с удивительной грацией. В руке она держала копье и была готова метнуть его, когда вторая девушка выпустила из рук шкот, почти остановив каноэ в трех ярдах от терпящих бедствие. Однако, увидев, что они собой представляют, туземка, все еще удивленно хмурясь, оставила это намерение. Вторая девушка засмеялась, сверкнув белыми зубами. Обе были поразительно красивы — смуглые, длинноногие, одетые в одни лишь короткие юбочки. Обычно Джек был неравнодушен к изящной фигуре, красивой груди, округлым формам, но теперь он был бы рад и встрече со старым бабуином, лишь бы тот взял их со Стивеном к себе на борт. Воздев руки, он издал умоляющий
Как быстро вместе с едой, питьем и солнечным теплом возвращается радость жизни! Спасенные стали оглядываться вокруг, улыбаться и вновь благодарить женщин. Строгая широкоплечая девушка-копейщица и ее более веселая подруга, казалось, считали их в известной мере своей собственностью. Одна из них вскрыла кокосовые орехи с соком и передала их гостям, вторая стала потчевать сушеной рыбой. Впрочем, собственность особой ценности не представляла: девушка с копьем, которую вроде бы звали Тайо, посмотрела на торчавшие из засученных штанин белые, волосатые, распухшие от воды ноги Джека и издала звук, обозначавший явное отвращение, в то время как вторая, Ману, схватила прядь его длинных соломенных волос, которые были распущены и свешивались на спину; намотав их на пальцы, она вырвала несколько волос и тут же, покачав головой, выбросила их за борт, после чего тщательно вымыла руки.
Между тем картина резко изменилась, почти так, как это бывает на военном корабле, хотя они не видели сигнала, не слышали ни свистка, ни колокола. Часть команды принялась тщательнейшим образом мыться, сначала свешиваясь над водой, а затем ныряя и плавая с легкостью дельфинов. На свою наготу они не обращали никакого внимания. Другие взялись за циновки, покрывавшие платформу, встряхнули их с подветренной стороны, связали, как заправские моряки, и подняли на размякшие от солнечных лучей фордуны. Третья группа принесла в корзинках из левого корпуса поросят и домашнюю птицу — живность определили на нос, где она сидела тихо и спокойно, как это часто бывает с животными, путешествующими по воде.
Занятым делом женщинам некогда было глазеть на незваных гостей, и Стивен, настроение которого удивительным образом поднялось, перестал смущаться и принялся осматриваться. Сначала он начал изучать занимавшуюся срочной работой команду, которая состояла из двух десятков молодых женщин и девяти или десяти среднего возраста, наряду с неопределенным количеством особ, которых не было видно, но чьи голоса доносились из глубины хижины. Те, что помоложе, были жизнерадостные, бесхитростные создания, миловидные, полные любопытства, болтовни и смеха, но зачастую густо татуированные. Они были довольно дружелюбны, хотя считали Джека и Стивена физически непривлекательными, если не хуже того. Но большинство из тридцати или сорока остальных женщин были настроены более сдержанно, если не враждебно. Стивен предполагал, что они не одобряют спасение, тем более кормление чужаков. Женщины все время о чем-то говорили на каком-то ласкающем слух языке, который он счел полинезийским.
Исключение составляли четыре самые молодые — они старательно пережевывали коренья, из которых изготавливается кава, и сплевывали волокнистую массу в миску. Стивен знал, что после того, как вместе с ней взболтают кокосовое молоко и смесь постоит некоторое время, ее можно будет пить. Он успел прочитать несколько работ про эти острова, но, поскольку доктору и в голову не могло прийти, что ему придется побывать здесь во время этого плавания, он не изучил местного языка, запомнив из прочитанного лишь пару слов, одним из которых было «кава». Поэтому он сидел, ничего не понимая, и вскоре перенесся мыслями от этого плавучего монастыря к туземному судну. Оно было явно подготовлено к продолжительному плаванию — одному из тех долгих плаваний полинезийцев, о которых он слышал. Совершенно очевидно, что такой катамаран способен совершить его: он восхищался двумя гладкими корпусами,
Затем его взор коснулся высоких форштевней, вернее носовых украшений. И тут смутные воспоминания об изобретательном проходимце, состоявшем на службе у Кромвеля — сэре Уильяме Петти с его судном, имевшим двойное дно, — тотчас вылетели у доктора из головы, поскольку к правому форштевню была принайтовлена деревянная скульптура высотой около шести футов, в весьма натуральном виде изображавшая трех мужчин. На плечах у первого стоял второй, а у второго третий мужчина; все трое были соединены огромным пенисом, который рос из чресел первого и поднимался над вторым выше головы третьего, за него-то все трое и держались. Фаллос, раскрашенный в красный и пурпурный цвета, без сомнения, некогда был еще больше, но его так изрезали и изувечили, что стало невозможно определить, принадлежал ли он всем троим, хотя это казалось вполне вероятным. Все фигуры были кастрированы, и, судя по свежим следам и глубоким сколам на дереве, сделано это было каким-то грубым инструментом совсем недавно. «Боже мой!» — пробормотал доктор и обратил внимание на второй форштевень. К нему был прикреплен высокий кусок дерева с вырезанными на обструганных боках правильными квадратными зубцами. Украшение походило на тотем и было увенчано черепом. Череп этот не слишком удивил Стивена — он видел еще один, валявшийся среди черпаков, изготовленных из скорлупы кокосовых орехов. Он знал, что в южных морях на них не обращают особенного внимания, зато по-настоящему встревожился, увидев, а через мгновение поняв, что собой представляют похожие на маленькие сморщившиеся кошельки предметы, прибитые к столбу: так в Европе лесники украшают вход в свое жилище головой птицы или животного.
Он хотел было сообщить Джеку о своем открытии и сделанных им выводах и отговорить его от проявлений дурного настроения, рекомендуя послушание, кротость, почтительность, ни в коем случае не допуская даже самого невинного ухаживания. Джек Обри оставил его, когда вторая половина команды стала мыться, а первая на наветренной стороне платформы принялась приводить в порядок свои прически. Он пошел на корму к противоположному борту, обращая особое внимание на обработанные доски, соединенные заподлицо, со швами, промазанными, по его мнению, волокнами кокосовых орехов, смешанных с каким-то клейким составом, на такелаж и паруса из тонких циновок, по краям обшитых ликтросом, изготовленным из невероятно длинного и прочного ползучего растения. Обогнув жилую рубку, в которой одновременно разговаривали громкими сварливыми голосами несколько женщин, он приблизился к рулю. Это было большое весло, но, к его удивлению, его перемещали не из стороны в сторону, как перо руля, а погружали, чтобы спускаться по ветру, и поднимали, чтобы приводиться. У женщины-рулевого было умное, несколько мужеподобное лицо, черты которого с трудом различались из-за прямых и спиральных линий густо покрывавшей его татуировки. Тотчас поняв его, она продемонстрировала применение весла; показала, что судно можно вести под довольно острым углом к ветру, хотя следовало учитывать большой дрейф. Угол она показала с помощью растопыренных пальцев и, надув щеки, изобразила усиление ветра. Но как он ни пытался объясниться посредством жестов, она не могла понять другие вопросы Джека, имевшие отношение к ориентации по звездам и цели плавания.
Он пробовал сделать вопросы более понятными, когда из-за рубки появились три полные пожилые женщины, ни дать ни взять — помощницы боцмана. Сопя от возмущения, они погнали его на нос, причем одна из них дала ему пинка, которому могла бы позавидовать норовистая лошадь. Все трое и еще несколько других женщин, судя по их виду, были очень разозлены. Они с четверть часа бранили его, после чего Джеку дали ступку, в которой лежали сухие коренья, и тяжелый пестик, а Стивена заставили ухаживать за поросенком. Подобно большинству животных, находившихся на палубе, он был помещен в корзинку, но, в отличие от остальных, ему не сиделось на месте, потому что нездоровилось. За ним надо было убирать и присматривать.
Некоторое время «боцманская команда» просто стояла сзади, награждая мужчин щипками и оплеухами, если поросенок капризничал или корни высыпались из ступки, а то и безо всякой причины. Но вскоре другие обязанности заставили их уйти прочь, и Джек негромко сказал:
— Зря я пошел на корму. Наше место перед фок-мачтой, и мы не вправе покидать его, если нам не прикажут.
Стивен готов был согласиться, добавить некоторые рекомендации касательно их поведения, изложить свою гипотезу относительно природы этого сообщества и сделать несколько замечаний о широкой распространенности каннибализма в южных морях, но тут Джек Обри прервал его словами:
— А у вас не горит в глотке, Стивен? У меня горит. Думаю, это из-за сушеной рыбы. Но им вроде бы не по нраву моя внешность, а вы почти такой же смуглый, как и они.
— Значит, не зря я принимал солнечные ванны, — отвечал Стивен, самодовольно разглядывая свой обнаженный живот. Доктор, действительно, любил загорать нагишом на марсовой площадке, и его тело не имело того мертвенного оттенка, каким отличаются голые европейцы. — Я почти не сомневаюсь, что в их глазах вы похожи на прокаженного, во всяком случае на больного. А цвет ваших волос отвратителен. Хочу сказать, для тех, кто к нему не привык.