На кресах всходних
Шрифт:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
25 марта 1944 года. Поселок Городок.
В одноэтажном каменном, приземистом доме на окраине Городка горели тусклым желтым огнем три окна. У входа топтался красноармеец, винтовка с примкнутым штыком висела на плече. Луна светилась в тонко замерзших лужах на широком дворе перед домом, и кончик начищенного штыка оказывался доступен лунному лучу и тогда посверкивал.
В помещении с задернутыми
Подполковник перевернул последний лист, поднял очки на лоб и тяжелым, почти недовольным взглядом обратился к капитану:
— Это все?
— Так точно.
— Всего три группы?
— Вообще, мы приходим к выводу, что это одна большая группа. Все нити сходятся к одному человеку — к Василькову.
Подполковник откинулся на спинку своего полукресла и с чувством произнес, массируя глазные яблоки:
— Ин-тен-дант.
Капитан осторожно улыбнулся, как бы говоря: тыловик есть тыловик, рано или поздно мы ведь их всегда сажаем, особенно если фронт встанет надолго.
— И сколько они у нас промышляли?
— Из показаний следует, что больше трех месяцев.
— И за все это время никаких сигналов?
Капитан виновато пожал плечами:
— А кому жаловаться, они свидетелей не оставляли. Если кто-то и набредал на такие ограбленные дома, списывали на то, что зона военных действий, диверсанты... Мало ли бродит групп по обе стороны фронта. Да и живут тут больше хуторами, от одного до другого не докричишься, если что. Да и они все обставляли так, что вопросов не должно было возникать. Никогда не шумели — только холодное оружие. Резали как волки баранов.
— Помогла, как всегда, случайность.
— Не совсем так, товарищ подполковник, я бы сказал, что бдительность сыграла свою роль. Все сомнительные места так или иначе контролировались. Награбленное сбывал в основном Васильков, стерегся, у него в глубоком тылу целые склады, а его, извините за выражение, оперативники довольно долго держались, не следили по части кутнуть-шикануть. Но время от времени срывались. Как говорится, деньги карман жгут. Ну, вот мы и обратили внимание на некоторых особо ретивых. У нас народу с законными трофеями полно, а с приходом на эти территории мы нарвались на старую инфраструктуру. Стоило фронту зафиксироваться, местные стали открывать разные местечки злачного типа, «мою Марусечку» поют, чуть ли не варьете, девочки там...
Подполковник опустил очки на нос, как будто опустил занавес: характер обстановки на тыловых территориях был ему хорошо известен. Он перевернул папку лицом вверх:
— Значит, дело можно считать закрытым?
Капитан лишь огорченно вздохнул:
— То-то и оно, что нельзя.
Капитан вновь вздохнул и кивнул несколько раз.
— Один ушел.
Подполковник встал, прошелся вдоль окон:
— Что значит «ушел»?! Как он мог уйти? У вас там взвод был, план разработанный. Может быть, эти двое, — Махов вернулся к папке, открыл и проверил свою память, — Черпаков и Базилюк, придумывают?
— Зачем? — пожал плечами капитан.
— Ну, не знаю, путаницу внести, время оттянуть, пока мы ищем третьего, дело вроде как стоит, и расстрел их откладывается.
— А показания кельнера? Кстати, на них мы основывались, выдвигая версию. Теперь он боится, что ему отомстят.
Подполковник отмахнулся:
— Что у нас — Чикаго?!
Капитан кивнул: мол, да, не Чикаго.
Подполковник стал загибать пальцы на руке:
— Кельнер утверждает, что эти трое вошли, сели за столик у самого выхода. Вошли невеселые — похоже, дело на этот раз у них сорвалось и, по его мнению, назревало меж ними какое-то разбирательство. Зачем за этим идти в заведение, на многие глаза?
Капитан выжидательно молчал. Подполковник продолжил, замедлив темп речи, как будто крался словами, надеясь, что отгадка выскочит, как мышь, и он ее сцапает.
— По-том о-дин, да-же не при-сев от-пра-вился в туалет...
— Да.
— После этого влетают ваши автоматчики, и... все. Двоих взяли, а третий словно испарился.
— Там было проверено все, и не один раз. Все кладовки, все шкафы, сортир, разумеется, я сам бывал там два раза... после этого. Спрятаться даже на самое короткое время негде. Кельнер утверждает то же самое.
Подполковник вернулся на место. Некоторое время сидел с вперенным в папку взглядом.
— Одним словом, Фурин, милок, я не могу это нести на доклад. Контрразведка, — так уж сложилось у нас, — сам знаешь, не очень любит военную прокуратуру, они вцепятся. И, надо сказать, — он длинно вздохнул, — будут правы. При такой стратегической обстановке станет известно, что по тылам у нас гуляет опытный диверсант...
— Товарищ подполковник, ну какие они диверсанты, я их сам допрашивал, слизь человеческая.
— А этого третьего ты допрашивал? — Подполковник снова вздохнул. — Тут, видишь ли, готовится наступательная операция, какой, может, и не бывало, а военная прокуратура отпускает на волю очень опасного типа в форме офицера советской армии.
— Да он сейчас где-нибудь в цивильном поношенном пиджачке сидит в норе и трясется от страха.
— Ты это Евдокимову скажи!
Глава вторая
1939 год, август. До начала Второй мировой войны всего несколько дней.
Двор Сахоней на самом краю вески. И хата, и погреб, и сарайка, и хлев крыты серой, слежавшейся соломой, за ними картофельное поле, среди него торчат без всякого порядка две яблони и старая, бесплодная груша. Кривоватые ряды сухой ботвы уходят прямо в тень соснового бора. От него хозяйство отделяет плетеный, латаный-перелатаный забор, выглядящий смешно на фоне этой древесной стены шириной во весь горизонт и высотой в половину неба. Над зазубринами бора плывут плоские облака. Сквозь разрывы в них пробивается солнце, природа загорается неуверенной живостью, как бы готовая к тому, что солнечное довольствие могут в любой момент отменить.