На кресах всходних
Шрифт:
Не Янина, ее затолкали в дальнюю комнатенку и придавили подушками.
— Не ходи. — Скиндер всхлипнул, но и этим не обратил на себя внимание.
Мирон глядел, как отходит створка ворот. В воротах Михась с двоюродным братом Анатолем и племянником Яськой. Никого из взрослых не видать. Никого из баб не видать.
Мирон несколько секунд смотрел на них, они на него.
Ну?!
Двинулся к воротам.
— Мне бы Витольда Ромуальдовича.
Михась с трудом сдерживал улыбку, Мирона он воспринимал как выпавшего ему сегодня на расправу. То, что этот хохол получит отлуп, было известно из внутрисемейных разговоров, и дед Ромуальд, и батька Витольд держались одного мнения на этот счет, а вот
Михась дал легкий подзатыльник малому, Яська, смышлено хмыкнув, улетел с сообщением.
Расклад в доме Порхневичей был на этот момент такой: Ромуальд Северинович умирал. Он лежал на постели в полутемной комнате, закрыв глаза и выставив вверх так до конца и не побелевшую бороду. Рядом на табурете сидел Витольд Ромуальдович, опершись ладонями на колени. Рядом с лежащим и поэтому увеличившимся в размере отцом он выглядел почти субтильно, он был весь как-то суше, жестче, немного выступающий подбородок и вертикальные морщины на щеках показывали жесткость натуры. Они с отцом не разговаривали, хотя Витольд знал — отец в сознании.
Янина тоже лежала — ничком на своей кровати, в другом конце дома, в маленькой комнатенке; у них со Станиславой было по такой, в два шага шириной, разделенные фанерной перегородкой. Обе выходили окошками на заднюю часть двора с видом на недальнюю лесную стену. Во время одной из коротких, с трудом выпадавших встреч с Мироном они договорились — попробовать способ обычного сватовства. Да и так все ясно: батьки против, даже Оксана Лавриновна, исходя из своей гордости, не одобряет, но, прежде чем бежать вдвоем из дому, решили получить формальный отказ. Бежать наметили в Молодечно, это уже на территории Красной Белоруси; на курсы трактористов, там и жилье дают, и прокорм. Информация поступила из газеты, привезенной дедом Сашкой с ярмарки в Кореличах. Ванька Жилич (своей хитростью дошедший до грамоты) много раз вслух читал желающим статью про молодеченское заведение, пока не получил в зубы от Доната во время совместной выпивки — наказание за «пропаганду». Нечего сбивать молодежь на вредную совдеповскую дорожку. Подозревали, что Жилич и сам тайно навостряет лыжи за восточный кордон.
Станиславе велено было следить за сестрой, она сидела подле, в ногах кровати, и зевала от зависти и злости. Станислава даже раньше Янины стала перемигиваться с одним хлопцем из местных, с Васей Стрельчиком. Хата его была у самой реки, семейство работящее, даже не арендаторы, земелька своя, две коровы, да еще лодки на Чаре. Люди толковые, за порядок, ни в каких умышлениях против Порхневичей не замечены. Несмотря на великие мнения о себе и судьбах своего семейства на будущее, батька Витольд уступил бы ее Стрельчику, была уверена Станислава. Никто из приличных поляков ее не возьмет, хотя она девка статная, крепкая и с приданым, а кичливых бездельничков нам и самим не надо. А Стрельчики чем не родня! Да, из мужиков, но из самых справных. Отцу, правда, не нравилось, что Вася прихрамывает от рождения и прозвище у него Шлепнога. Но это мелочи, в работе он на все руки, а нога — она только подставка. Батька Витольд бы постепенно привык к мысли о таком зяте и махнул бы рукой — ладно, но тут эта змеюшка, красавица сестрица, перебежала дорогу со своей запретной любовью. Теперь, если бы Станислава попробовала сунуться со своим делом к отцу, он бы пришел в ярость, это она отлично понимала. Сама по дурости игралась, хороводила, как кошка с мышкой, с этим Васей — куда денется! А теперь вот — надо ждать, пока ситуация Янины схлынет, а за это время Васечка Стрельчик куда-нибудь на другой двор ушлепает на своей ноге. Особого жара в нем по отношению к себе Станислава не ощущала. Стрельчик был человек хозяйства и понятного толкового дела, в его голову не залетали такие жаркие идеи, как к Мирону. Приходит время ему выбирать жизненное стойло, вот он и выберет. Этих обжималок на бревнах у Чары ему скоро будет мало, и забалтывать его разговорами о приданом все труднее.
Так что Станислава смотрела на тихую, как бы вмерзшую в подушку сестрицу с понятными чувствами. Загородила дорогу.
Яська просочился в комнату деда и громко шмыгнул носом, извещая: я здесь.
Витольд, не оборачиваясь:
— Пришел?
Яська кивнул, чтобы не тревожить деда.
Ромуальд Северинович длинно вздохнул, он был недоволен тем, что ему по этому дурному поводу следует принять решение; так получается, что на Витольда не переложишь, пока сам жив. Витольд не хочет, чтобы они женились. Никогда. До причины исконной не докопаться. Свернулась там, на самом дне души его, какая-то злая загогулина — мешает.
Мирону это известно. Но он все равно пришел. Знает, что старик плох, и не жалеет старика. Ромуальд Северинович вновь длинно вздохнул. Тогда тебе, милок, наказание следует. За упрямство, которое нарушает последние часы.
— Высечь на конюшне, — прошептал Ромуальд Северинович.
Витольд Ромуальдович подозвал мальчонку и что-то шепнул ему на ухо. Через секунду Яська припал к уху Михася. Тот кивнул, улыбаясь: ах, какое сладкое приказание! Сделал приглашающий жест рукой и пропустил Мирона во двор: ой, что за ладный хлопец, да в сапогах, да в пинжаке! Подмигнул Анатолю, тот на миг наклонился к Михасю, послушал и побежал вперед — «готовить угощенье».
Что сейчас будет с этим красавцем!
За домом уже сидели Зенон и Павло, сын дядьки Доната, здоровый парень, как раз подходящий, чтобы гостя взять сразу прочно, дабы не дергался.
Мирон понял, что к Витольду, а тем более Ромуальду его не допустят. На конюшню привели. Улыбаются, гады.
— Мне не с вами надо говорить.
Михась широко и похабно улыбался, постукивая кнутовищем себя по сапогу.
— То мы будем решать, с кем тебе говорить.
Мирон попробовал развернуться, чтобы уйти, но тут на него и навалились все скопом.
Держа за предплечья, швырнули к столбу, что поддерживал центр крыши конюшенной, заставили крепко-накрепко обнять его, обмотали вожжами. Мирон не кричал, не ругался — не будет им такой радости, и не хотелось бы, чтобы Янинка услыхала, она не любит, когда ругаются.
— Пинжак надо снять, — сказал Анатоль.
Разрезали ножом ворот и разодрали, он повис до земли вывернутыми фалдами.
Анатоль собрался сорвать и рубаху, но Михась усмехнулся:
— Ничего, сама сойдет.
И оказался прав. Туго натянутая ткань уже после десятого удара стала расползаться под ивовыми розгами.
Лупцевали по очереди, без спешки, отойдя курнуть, не упуская случая покуражиться словесно.
— Можа, чаго скажешь, передам Янинке.
Мирон молчал, шипел, вдавливал лоб в столб, когда становилось совсем уж нестерпимо.
— Витольд, — сказал Ромуальд Северинович.
— Тут я.
— Хоть теперь скажи — ты его убил?
— Кого?
— Сахоня.
Витольд отрицательно покачал головой. Отец его движения видеть не мог, но ответ понял.
— Тогда чего ты такой?
Сын оглянулся.
— Никого нет, — сказал отец. — Хлопцы лупцуют Мирона. А не слыхать.
— Молчит. Характер.
— А ты-то что мне еще не сказал? Облегчи душу.
Витольд подергал щекой:
— Да это тяжесть небольшая. Быстрей глупость, чем грех.
— Так скажи.
— Я думал, само дойдет.
— Так что? Не тяни — помру.
Сын опять поморщился:
— Да пленного я убил одного у пана Богдана. Вилами.
— Зачем?
— От занадтой преданности. Спадабацца рвался.
Ромуальд Северинович помолчал: