На критических углах
Шрифт:
— Постой, ты что сказал? — переспросил Астахов, притянув к себе Евсюкова за борт пиджака.
— Что слышите, — с усмешкой бросил Евсюков.
И Астахов, вспоминая свои встречи и беседы с Комовым, переоценивая их в свете того, что сейчас услышал, приходил в состояние бешенства.
«Один, только один настоящий и бескорыстный друг — Нонна. Только она одна понимает и по-настоящему ценит меня! — думал Астахов. — А Комов — хорош! Читает мне нотации, пресные, точно редька без соли, а сам… Лена легко, словно сменила косынку, забыла все и утешилась Комовым! Бушуев — друг, с которым
— Какую расписку я должен написать? — внезапно решившись, спросил он Евсюкова.
— Получил две тысячи рублей, число и подпись. Так сказать, для памяти, — ответил Евсюков, доставая из кармана блокнот, автоматическую ручку и карманный фонарик, необходимый каждому технику в авиации.
В узком луче света карманного фонаря Астахов написал расписку, подписал и, передав блокнот Евсюкову, получил деньги.
Когда позже он передал эти деньги Нонне и она пересчитала их, оказалось, что в пачке не хватало двух сторублевых бумажек. Астахов вынул эти двести рублей, последние оставшиеся у него деньги от получки, и отдал их Шутовой.
XIII. ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ
В шесть часов вечера к майору Комову пришел техник Левыкин.
— Товарищ майор, — сказал он, — вы мне давали поручение продумать вопрос о создании контролера аэронавигационных приборов для первой и третьей эскадрилий.
— Да, помню, вы еще говорили, что дело тормозит отсутствие деталей, — вспомнил Комов.
— Совершенно верно. Я составил список необходимых деталей. Прошу вас, товарищ майор, помочь мне.
— Хорошо. Оставьте список, я переговорю с инженером полка.
— Разрешите идти?
— Идите.
Левыкин направился к двери, затем задержался и, преодолевая неловкость, сказал:
— Есть у меня один вопрос, товарищ майор. Да все как-то не представлялось случая. Разрешите?
— Садитесь, техник-лейтенант, я вас слушаю.
— Видите ли, я насчет Миши Родина, — начал Левыкин, он был смущен и в то же время взволнован. — Вы знаете, мы были друзьями…
— Вашу речь на могиле Родина я помню. Хорошее, доброе слово, — сказал Комов.
— Со мной Родин был откровенен, делился всем, ничего не скрывая. Он приходил ко мне в Нижние Липки, мы подолгу сидели за самоваром, пили чай, вспоминали старое житье-бытье. Миша говорил о своей семье, о доме в Кочетках… Однажды… Не знаю, быть может, то, что я сейчас рассказываю, покажется вам смешным… Я долго не решался сказать об этом, но… Время тревожное и, как говорил Маяковский: «дрянь пока что мало поредела»… Однажды Миша сказал мне, что у него есть подозрения, что в нашу среду проник и притаился враг. Он так и сказал: «Понимаешь, Паша, печенкой чувствую, что чужой человек, а зацепиться, однако, не за что, из рук выскальзывает». Я его спрашивал: «Кто?», а он не говорит. Я ему советовал: «Брось это дело, сообщи кому следует, проверят твои подозрения и человека не обидят». Не знаю, сообщил он об этом или так и унес свою тайну в могилу…
— А почему, лейтенант Левыкин, вы не сообщили об этом раньше? — спросил Комов.
Левыкин развел руками, улыбнулся
— Вокруг политической зоркости навалена такая куча всякого романтического хлама, что, знаете, товарищ майор, как-то боишься оказаться в глупом, смешном положении. Почему-то кажется, что все это может случиться с каждым, но только не с тобой.
— А почему вы решили рассказать об этом сегодня? Ведь список деталей для КАНАПа был только предлогом, вы специально пришли для того, чтобы рассказать об этой истории с Мишей Родиным.
— Верно, товарищ майор, — просто сказал Левыкин, — вот подумал и решил: незачем хранить то, что мне не принадлежит. Я не верю во всю эту историю, но где-то червячок сомнения есть. А вдруг правда?!
Комов мысленно поставил себя на место Левыкина и решил, что он поступил бы так же.
— Вот скоро мы получаем новую технику, товарищ майор, и страшно подумать, а вдруг среди нас действительно есть враг, он работает с нами, питается в одной столовой, быть может, спит в одной с нами комнате…
— Откуда вам известно, Левыкин, о прибытии новой техники? — спросил Комов.
— Да, знаете, товарищ майор, это как-то носится в воздухе, все об этом говорят. Никто, конечно, толком не знает, но все волнуются — какой будет новый самолет? Удалось конструкторам преодолеть звуковой барьер или нет? Будет ли самолет хорошо слушаться на больших высотах? Сколько он будет брать горючего? Руки у нас заняты, а языки свободны, ну, и, конечно, всех нас интересует завтрашний день авиации.
Техник попросил разрешения закурить, вынул пачку «Беломора» и закурил.
— Скажите, Левыкин, а вы сами как думаете, подозрение Родина имело под собой какую-нибудь реальную почву? — спросил Комов.
— Я присматривался к нашим людям, внимательно наблюдал за ними, но… Не верится, товарищ майор!
— В ваших беседах Родин никогда больше не касался этой темы?
— Нет. Этот разговор был у нас дня за три до его смерти. А скажите, товарищ майор, слесарь, который убил его, сознался?
— Говорит, что был пьян и ничего не помнит. Следствие идет своим чередом, улики против него.
— Есть у меня, товарищ майор, еще один вопрос, вернее, не у меня, у лейтенанта Евсюкова…
— У Евсюкова? — удивился Комов. — Почему же лейтенант Евсюков сам не явился ко мне?
— После того случая с бустером, он… Словом, просил меня доложить вам.
— Докладывайте.
— Вот записка, товарищ майор. Евсюков получил ее при не совсем обычных обстоятельствах.
— «В день рождения от друга», — прочел Комов и, положив записку на стол, спросил: — О каких необычных обстоятельствах вы говорите?
— Записка оказалась у него дома на столе, она лежала поверх большой пачки сигарет «Астра». Какой-то «друг», пожелавший остаться неизвестным, сделал ему подарок стоимостью в двести шестьдесят рублей. Сам по себе этот факт, быть может, не представляет собой ничего особенного, но за два дня до этого записка, написанная той же рукой, была заброшена Евсюкову в окно гауптвахты. Этой запиской, написанной от имени медсестры Ярцевой, его вызывали в санчасть.
— Где эта записка? — с интересом спросил Комов.