На крыльях победы
Шрифт:
Я попросил солдат дойти до КП, возможно с ними захочет поговорить «батя». Мы с Валей шли так быстро, что солдаты едва за нами поспевали. Я стремительно влетел к Армашову, и он удивленно спросил:
— Что с тобой?
— Сашка нашелся! — воскликнул я.
Армашов сам расспросил солдат, записал кое-что. Пожилой боец добавил с несколько виноватым видом:
— Мы думали, что о младшем Некрасове известно в его части, а то бы сразу сюда пришли. Ведь как получилось. Сидим вот тут на бревне, курим и слышим — девчата о Некрасове говорят. Ну, мы и поинтересовались: о каком?
«Батя» поблагодарил солдат и отпустил их, потом повернулся к нам с улыбкой:
— Ну, вот и жив
Мы с Валей скоро снова были на КП. Армашов уже уточнил, где Саша, и вызвал санитарную машину с врачом. Ему командир полка приказал:
— Если состояние младшего лейтенанта Некрасова позволяет, то забирайте его к нам в лазарет. Среди друзей он скорее поправится.
Усаживаемся в машину, и она трогается. Фронтовые дороги были такие, что и метра ровного не найдешь — все в ухабах. Мы даже шутили, что на них очень легко, быстро и удобно делать из автомашин утильсырье. Нас бросало из стороны в сторону, подкидывало, трясло, но мы не обращали на это внимания. Говорили мы с Валей мало. Каждый из нас по-своему переживал предстоящую встречу. «Будет ли он еще летать, тяжелы ли раны? — думал я. — Как об этом написать отцу, матери?» Валя же, как она потом призналась, думала лишь об одном: только был бы жив. Она все терзалась опасением, что, пока мы доберемся до госпиталя, Саше станет хуже.
Дорога нам показалась необыкновенно длинной, и иногда даже мелькала мысль: а не заблудились ли мы? Наконец машина остановилась, и мы вышли. Вокруг — лес, а перед нами ворота. Нам навстречу вышел часовой, и начались такие продолжительные, нудные переговоры, что я стал терять терпение. В довершение начальник караула сказал нам, что надо ждать утра. С большим трудом мне удалось дозвониться до дежурного врача и уговорить его принять нас. До сих пор я не бывал в госпиталях и больницах, и сейчас мне казалось, что все тут делалось удивительно медленно, неторопливо.
Военврач выслушал меня и с неохотой дал разрешение на встречу с Сашей в столь неурочное время, но на просьбу позволить увезти его ответил:
— Надо обратиться к главвоенврачу. Я с ним поговорю.
И вот мы идем в сопровождении санитара в хирургическое отделение. У двери нас встретила сестра, шепнула, чтобы мы соблюдали тишину, и ввела в палату. Здесь было довольно светло от смотрящей в окно полной луны. Стояло всего три койки, на них неподвижно лежали раненые. Сестра молча указала на кровать у окна. Саша лежал на спине и ровно дышал. Мы подходили к нему тихо, осторожно, боясь разбудить его и других больных.
Свет луны падал на лицо брата, и оно показалось мне мертвенно-бледным. Валя неожиданно вскрикнула и бросилась к Саше. И тут же я услышал его голос:
— Вовка! Валя! Это вы?
Он рывком сел на койке. Я подбежал к нему. Так хочется обнять брата, прижать к своей груди, но вид его удерживает и меня и Валю. Саша весь забинтован, и, возможно, любое прикосновение доставит ему боль.
Сестра опустила штору светомаскировки, зажгла керосиновую лампу и поставила ее около Сашиной кровати. Мы увидели, что левая рука у него прибинтована к телу и торчит как-то неестественно. Валя и я опустились около койки на колени и жадно смотрели в сильно похудевшее лицо Саши. Валя, не выдержав, уткнулась лицом в жесткое одеяло и заплакала. А Саша, несколько растерянный нашим неожиданным появлением, твердил:
— Ничего, все будет хорошо, ничего...
Он то гладил Валю по голове, то пытался улыбнуться мне. Я спросил с замирающим сердцем, с тревогой, со страхом:
— Что с рукой?
— Открытый перелом, — Саша хотел ответить как можно спокойнее, но это ему не удавалось. — Но уже все в порядке. Все исправлено, и наложен гипс. Потом немного голова болела, теперь прошла. Ну, а как в полку?
Так, перебивая друг друга вопросами, мы вели сбивчивый разговор. Проснулись остальные больные и молча смотрели на нас, понимая наше состояние. Обо мне и Вале они уже знали из рассказов Саши.
Валя осторожно прикоснулась к гипсовой повязке на Сашиной руке и заботливо спросила:
— Больно?
— Нет, теперь не больно. Вот только бы правильно срослась, — в глазах Саши была тревога.
Я понимал его: если рука срастется плохо, то он больше не вернется в авиацию.
Наконец наша беседа стала более спокойной. В ней приняли участие соседи по палате. Валя задала вопрос, который все вертелся у меня на языке:
— Как тебя сбили, Саша?
На лице брата промелькнула гримаса. Видно, вопрос был ему неприятен, и я торопливо сказал:
— Об этом потом. Мы, Саша, приехали за тобой, «батя» послал нас. Лишь бы у тебя все было в порядке и ты бы выдержал дорогу.
— Все в порядке! Выдержу! — засуетился Саша.
Он был счастлив, что может вернуться в свою часть, и встал с койки. Валя осторожно помогла Саше спрятать руку под гимнастерку, я натянул ему сапоги. Простившись с товарищами по палате, пожелавшими ему счастливо летать в будущем, Саша вышел с нами.
Сестра, увидев нас в коридоре с Сашей, страшно возмутилась:
— Куда вы ночью уводите больного?
Она и слушать не хотела никаких объяснений. Но тут явился врач, и мы, получив разрешение, покинули госпиталь.
На улице было прохладно. Луна заливала мягким светом глухой, молчаливый лес. Саша глубоко вдохнул свежий воздух и взволнованно проговорил, смотря в ночное небо:
— Как хорошо...
Поддерживая его под руку, мы помогли Саше подняться в машину и с большим трудом уговорили лечь на подвешенные носилки. Это смягчало толчки на неровностях дороги. Шофер вел машину очень осторожно.
— Ну, а вот теперь расскажи все, что с тобой произошло. Как это тебя сбили, что никто не заметил? — спросил я.
Врач, которая все время молчала, нерешительно сказала:
— Может быть, об этом потом?
Саша вздохнул:
— Чего уж скрывать! — Он немного помолчал, потом быстро заговорил: — Когда мы увидели бой, увидели, как наши прижали «лапотников», я разинул рот. Ну, тут пара «фоккеров» и дала мне жару. Я едва успел резким скольжением выйти из-под их огня, крикнул по радио Ремизову, но моя радиостанция, как и часть приборов, оказалась разбитой. Я был метров на шестьсот ниже Алексея. Из перебитой трубки манометра начал хлестать бензин. Меня буквально заливало горючим, даже в сапоги налилось. Мотор стал давать резкие перебои, самолет шел на снижение. Ремизова я потерял из виду. Положение мое становилось все отчаяннее, и я решил выброситься на парашюте. Чувствовал, что вот-вот потеряю сознание от паров бензина. Едва отстегнул ремни, как увидел село, что расположено недалеко от нашего аэродрома. До него оставалось километров пятнадцать, и я решил дотянуть. Однако отравление парами бензина было таким сильным, что уже начало мутиться сознание. А прыгать было нельзя из-за маленькой высоты — до земли оставалось всего двести метров. Ну я и пошел на посадку. Последнее, что помню, так это что я взялся за подкос [4] прицела, надеясь, если скапотирую, избежать удара лицом о прицел. И все...
4
Подкос — место крепления прицела.