На Лесном озере
Шрифт:
Двадцать пятого февраля 1968 года около деревушки Лаксон они угодили на минное поле.
– Убило меня, – сказал один. И не ошибся.
Лил серый бесконечный дождь. С запада от гор шла гроза. Через час приземлились два санитарных вертолета. Подорвавшихся погрузили на борт, и машины улетели в сырую мглу, увозя еще троих убитых, еще двенадцать раненых.
– Не беда, – сказал Колли. Его лицо было детским и растерянным. Он повернулся к одному из санитаров: – Что голову повесил?
Через три недели, четырнадцатого марта, миной-ловушкой сто пятьдесят пятого калибра сержанта Джорджа Кокса разорвало на несколько больших мокрых кусков. Дайсон потерял
Двое или трое плакали.
Другие хотели бы, да забыли, как это делается.
– Вьетнам прикончить, – сказал лейтенант Колли. Он направил дуло автомата в землю и дал длинную очередь. – Прикончить, – сказал он. Вставил новый магазин и расстрелял его тоже – в кусты, в пальму, по том опять в землю. – Чтоб юшка текла. Прикончить.
Вечером пятнадцатого марта Джон Уэйд получил короткое письмо от Кэти. Бумага была светло-голубая, с рельефной золотой полоской вдоль верхнего края; почерк был плотный, уверенный.
«Я рассчитываю на то, – писала она ему – что когда-нибудь ты поймешь: мне кое-что нужно самой, для себя. Мне нужно осмысленное будущее – настоящая жизнь. Когда ты вернешься, Джон, ты должен будешь обращаться со мной как с личностью. Я повзрослела. Я уже не такая, как была, и ты тоже не такой, так что нам обоим придется приспосабливаться. Нам надо быть терпимей друг к другу, не такими взвинченными, что ли; и ты, пожалуйста, не дави на меня так сильно – я же не резиновая кукла. И еще, просто чтоб ты знал: я за это время встречалась с парой ребят. Ничего серьезного. Повторяю: ничего серьезного. Я люблю тебя и думаю, что нам замечательно будет вместе».
В тот же вечер Кудесник сел сочинять ответ.
«Как ты думаешь, что получится, если скрестить вьетконговца с крысой?»
Он ухмыльнулся и написал на отдельном листочке:
«Карликовая крыса».
Шестнадцатого марта 1968 года в 7.22 утра передовые подразделения третьей роты погрузились на несколько вертолетов; окунувшись в нежно-алую зарю, машины выстроились в боевой порядок, затем повернули на юг и быстро понеслись на малой высоте над искромсанной, покореженной, изрытой бомбами землей к точке высадки, которая была чуть западнее Розового сектора.
Что-то было нехорошо.
С солнцем, что ли.
В голове у Кудесника было мутно и сонно, он все еще досматривал дикие рассветные сны. Всю ночь его носило по розовым рекам и розовым затопленным рисовым полям, и даже сейчас, сидя на корточках в хвостовой части вертолета, он не мог смыть этот розовый цвет. Вот ведь краски. Нет, нехорошо что-то было. И с воздухом нехорошо. И с запахами, и с нежно-алой зарей, и с тем, как каждый словно ушел в свою раковину. Мидлоу, Митчелл и Тинбилл сидели закрыв глаза. Следж крутил ручку настройки радиоприемника, Конти блаженствовал в воображаемом бардаке. Рядовой Уэзерби все вытирал свой автомат полотенцем – сначала ствол вытрет, потом себе лицо, потом опять ствол. Бойс, Мейплс и лейтенант Колли сидели рядышком у открытой двери вертолета, курили одну сигарету на троих и смотрели вниз на испещренные воронками поля.
Знал Кудесник: ничего хорошего. Он ощущал этот солнечный свет на вкус. Свет отдавал ржавым железом – как гвозди взять в рот.
Кудесник закрыл глаза и спрятался за зеркалами, которые были у него в голове, но даже тогда не перестали набегать ландшафты – яркие, стремительные.
В 7.30 вертолеты выстроились длинной дугой и с юго-запада
– С приземленьицем! – завопил кто-то, и вертолет сел на большом сухом рисовом поле.
Первым выскочил Митчелл. За ним Бойс, Конти и Мидлоу, дальше Мейплс, Следж, Тинбилл и коротышка лейтенант.
Кудесник спрыгнул последним.
Бросился навстречу солнцу рухнул ничком и словно остался на этом поле один. Остальные исчезли. Вокруг бушевал пулеметный огонь, пулеметный ветер, и этот ветер словно подхватил его и принялся носить с места на место. Он никак не мог встать на ноги. Лежал, прижатый к земле потусторонними силами – ветром, огненным жаром, зловредным солнечным светом. Он не помнил, как поднялся. Прямо перед ним две большие стройные кокосовые пальмы вспыхнули как спички.
Войдя в деревню, Кудесник увидел лежащих вповалку мертвых коз.
Он увидел молоденькую девушку, голую ниже пояса. Тоже мертвую. Она смотрела на него искоса. На голове у нее не было волос.
Он увидел мертвых собак, мертвых кур.
Пройдя еще вперед, столкнулся с кем-то лбами. Увидел троих мертвых буйволов. Увидел мертвую обезьяну. Увидел уток, которые щипали клювами мертвого ребенка. Это долго готовилось, долго вызревало – месяцы ужаса, месяцы смертей, и вот теперь в разгорающемся свете утра пошла цепная реакция.
Свиньи визжали.
Утренний воздух заполыхал пурпурными красками.
Он увидел ковыляющего по дороге паренька с оторванной ступней. Увидел, как Уэзерби расстрелял двух девочек, целясь в лицо. Зайдя глубже в деревню, у небольшой хижины в форме буквы Г наткнулся на солдата со свисающим из-под каски черным женским «конским хвостом». Солдат вытер руку о ширинку. Потом тряхнул «конским хвостом», улыбнулся Кудеснику и шарахнул по хижине из гранатомета. «Бабах», – сказал он. Покачал головой, словно в недоумении. «Ничего так», – сказал он, пожал плечами и вдарил еще раз: «Хрясь». У его ног заливался плачем малыш. Поблизости лежала женщина средних лет. Она привалилась к куче соломы, не совсем еще мертвая, ей прошило ноги и живот. Женщина смотрела на все безразличным взглядом. В какой-то момент она сделала неопределенное движение головой, словно кланяясь, а потом откинулась назад и застыла.
Кругом валялись мертвые утки и мертвые домашние животные. В Г-образной хижине шумно умирали люди.
Кудесник издавал бессмысленные звуки – сначала сказал: «Нет», потом, секунду спустя: «Пожалуйста!» – а потом солнечный свет увлек его дальше по дороге к центру деревни, где он увидел горящие хижины и хлопотливо движущиеся фигуры солдат, занятых расстрелом. Симпсон убивал детей. Рядовой Уэзерби убивал всех, кто попадался на глаза. Вдоль дороги в розово-пурпурном свете зари лежали тела – подростки, старухи, мальчик, двое младенцев. Большинство совсем мертвые, некоторые полумертвые. Мертвые лежали очень тихо. Полумертвые дергались и дергались, пока рядовой Уэзерби, улучив минуту, не перезарядил автомат и не сделал их совсем мертвыми. Шум стоял неимоверный. Молча не умирал никто. Люди пищали, как цыплята.