На Лесном озере
Шрифт:
– Ты победить-то хочешь? – спросил Тони Карбо.
– А то нет.
– Ты не понял. По-настоящему надо хотеть. Брюхом.
– Тот самый случай, – сказал Уэйд. – Брюхом, чем же еще.
Тони кивнул и ущипнул себя за мясистый второй подбородок. Близкими друзьями они не были и никогда не станут, но была у них какая-то совместимость, Удачное сочетание противоположностей. Ключ и замок, говорил Тони. Познакомились они два года назад во время кампании по сбору средств для партийной кассы. Несколько обедов, несколько ужинов, и они взяли друг друга на заметку.
– Ну, чудненько, – сказал Тони. – Ты голодный, это уже неплохо. Здоровый аппетит – великая сила.
Он скептически окинул взглядом одно из купленных Кэти настенных украшений, потом уселся на диван и уставил на Джона маленькие чуть раскосые глазки. Выглядел он не слишком импозантно. Тучный, с двойным подбородком и желтой нездоровой кожей. Как всегда, стандартный зеленый вельветовый костюм, красный галстук в жирных пятнах. Дышал Тони мелко, прерывисто.
– Ну так как? – спросил Джон. – В мою команду?
– Нет вопроса. – Тони ухмыльнулся и взглянул на Кэти. Зажег сигарету. – Красавец кандидат. Жена – загляденье.
– Я не на красоте буду ехать.
– О господи, – сказал Тони. – Горе горькое.
Кэти посмотрела на него с неприязнью. Тони ответил лучезарной улыбкой.
– На чем тогда игра? Герой войны?
– Никакой героики, – сказал Джон. – Реальные проблемы.
– А, понимаю. – Тони тяжело откинулся на спинку дивана и послал Кэти сквозь клубы дыма еще одну улыбку. – Но послушай, тогда плохи у нас дела, потому что этот мистер Реалистер в список избранных не попадет. Другие мистеры – да, он – нет. – Тони хмыкнул. – А я было подумал, ты правда хочешь победить.
– Не такими способами, – сказала Кэти.
– Прошу прощения?
– Джон дела хочет делать. Добиваться чего-то. В этом весь смысл.
Тони все улыбался и улыбался ей.
– Ну что я говорил – загляденье! И установка такая мне нравится; только вот в нашем мире ничегошеньки вы не добьетесь, ежели сперва не победите. Побежденные, они побежденные и есть.
Он колыхнулся на диване, устраиваясь поудобнее. Помолчал – казалось, перебирает в уме разные забавные возможности.
– Вся эта игра – политика то бишь, – она как охота за женщиной. Тот же принцип, в сущности.
Кэти повела глазами, но ничего не сказала.
– Представь-ка себе вот что, – сказал Тони. – Пришел ты, скажем, на вечеринку. Видишь – в углу сидит эта лапочка, это милое создание, ты, конечно, дрейфуешь к ней и давай политиканствовать. Ручку там пожмешь, в глазки заглянешь. Главное – трепаться, и чем
больше, тем лучше, про все-все-все. Про Аристотеля и про Ганди, про то, как эти ребята повлияли на тебя на глубоком личностном уровне, про то, как они перевернули твою жизнь. Заливай про свои индивидуальные достоинства, про то, как ты жутко болел полиомиелитом, про то, какой ты тонкий да чувствительный; а потом, сама вежливость, ты эту птичку приглашаешь ужинать. Тут не скупись, месячную зарплату долой, швыряй лопатами икру да устрицы. Хоп – и она перед тобой в долгу. Ничего такого прямо не говорится, боже упаси, но наша лебедушка тоже правила знает, уж будь уверен. Коммерческий кодекс, так сказать. Главное, ни на секунду не умолкай, пой соловьем про свои профессиональные качества, про свои идеи об общественном телевидении, и так далее, до опупения. Важно, как ты все обставишь, верно говорю? Вина и рестораны, весь ритуал ухаживания, без этого не обойтись. Потому что девчонка тоже человеческое существо, как мы с тобой. Она свое «я» имеет. Свое достоинство. Она живая, она дышит, симпатяшка такая, и ты должен это уважать.
Тони перевел взгляд на Кэти.
– Просто метафора, – сказал он.
Джон Уэйд провел в сенате штата шесть лет. Тони руководил кампаниями – они были выдержаны в бойком рекламном стиле и обошлись дорого, но на вторых выборах успех дался гораздо легче: от 1976 к 1980 году преимущество почти утроилось.
Среди коллег-законодателей Джон прослыл многообещающим политиком. Он умел сходиться с людьми, умел выкручивать руки, не ломая их. Он понял, что любая власть зиждется на компромиссах, и хотя был прогрессистом в духе Хэмфри, сторонником равных возможностей в фундаментальных областях, наибольшее удовольствие извлекал из повседневной законодательной рутины, из «ты мне, я тебе», из маневрирования. Он инстинктивно чувствовал, когда надо уступить и что можно потребовать взамен; он был осмотрителен и тактичен; к нему многие расположились. Довольно рано он выработал свою фирменную скромность в поведении на публике, внушающий доверие облик этакого мальчика, и к 1980 году, когда кончился его первый срок, это и другие его достоинства были замечены там, где надо. Газеты писали о нем как о восходящей звезде; ему прочили будущее в высоких сферах. Джон относился ко всему этому просто. Он не был лишен добрых побуждений. Он действительно хотел сделать в этом мире что-то хорошее. Иногда наедине с собой, не вдаваясь в особенные глубины, он смутно ощущал, что политика для него – орудие искупления, способ очистить от скверны самого себя и окружающий мир.
С другой стороны, Тони Карбо был по-своему прав. Политика – тоже профессия, и Джон не видел ничего дурного в том, что подает себя как победителя. Он носил дорогие костюмы, следил за весом, заводил нужные знакомства. Светловолосый, подтянутый, с мужественным лицом, он хорошо смотрелся на фотографиях, особенно если рядом была Кэти, и на людях держался так, что на него волей-неволей обращали внимание. На приемах и ужинах он вел беседу четко и сдержанно, но без излишней гладкости, которую можно счесть неискренней. Это он тоже в себе развивал – искренность. Он оттачивал позы, жесты, отрабатывал узнаваемый стиль. Манипуляция – в ней по-прежнему была вся соль.
Сенат съедал прорву времени вплоть до выходных и праздников, отчего порой страдала их жизнь с Кэти. Нет, счастье у них, конечно, было, но счастье, устремленное в будущее Они многое отложили на потом – отдых, детей, покупку дома. Иногда вечерами они листали туристические проспекты, выписывали названия курортов и дорогих отелей, но кончалось всегда тем, что надо было беречь деньги для очередной избирательной кампании. С деньгами вечно было туго. Они старались не роскошествовать. Учились выгадывать на кредитных карточках. В свободные часы и во время сенатских каникул Джон подрабатывал в Сент-Поле в юридической фирме, а осенью 1981 года Кэти устроилась на полную ставку в приемную комиссию университета штата – так им удавалось свести концы с концами. Но все равно напряжение не отпускало. Порой казалось, что они взбираются на огромную белую гору, все время на пределе, все время на грани срыва, и фокус для них обоих состоял в том, чтобы сохранять самообладание, не спускать глаз с вершины, где их ожидает награда. Они старались быть оптимистами, но получалось не всегда. Они почти нигде не бывали. У них не было настоящих друзей. У них редко находились силы любить друг друга.
– Странно как-то, – сказала Кэти однажды вечером. – Тогда, в колледже, мы трахались и трахались, как кролик с крольчихой. А теперь вроде как… – Она прикусила губу. – Ну, не знаю. Иногда мне кажется, что я не с человеком, а с дверью живу. Толкаю ее, толкаю, хочу войти, а чертова штука ни в какую – заклинило.
– Разве я дверь? – спросил Джон. – И разве меня заклинило?
– Ощущение именно такое.
– Тогда прости. Мы это с тобой поправим.
Их взгляды встретились. Может, свет так падал, но в ее глазах появился странный серебристый оттенок.
– Джон, скажи мне. Я не знаю, есть ли для тебя что-нибудь по-настоящему святое. Абсолютно святое.
– Мы с тобой, – ответил он. – Мой язык, твои губы. И ничего больше. На всю жизнь.
– Ты ничего от меня не скрываешь?
– Ну смешно, ей-богу.
– Точно?
– Точно, – сказал он. – На сто процентов.
На секунду она отвела взгляд, потом вздохнула и опять на него посмотрела.
– Так-то оно так, но ты бы мне все равно никогда не сказал, правда ведь? В смысле, если бы у тебя действительно были секреты.