На маленьком кусочке Вселенной
Шрифт:
Ксана могла пойти к дяде Мите, но мать расценила бы это как вызов… И появляться на людях нельзя. Ей казалось, что уже все – в Ермолаевке, в Шахтах, в Холмогорах – знают о случившемся. И не было ей на земле убежища… Впрочем, когда она уходила из дому, когда по тропинке вдоль оград, вдоль акаций бежала от любопытных глаз, одна мысль наполняла голову – повеситься. Но мысль эта была скорее теоретической: что-то еще удерживало ее в жизни. Хотя о жизни, как таковой, она уже не думала. Все кончилось, все прошло. И даже легко было от ощущения пустоты вокруг. Лопнули неведомые связи, что каждодневно опутывали ее со всех сторон. Теперь она – как маленькая частица в безвоздушном пространстве, всеми забытая, потерянная. И умиротворенная своей потерянностью, и уставшая от нее… Больше уж никогда ничего ей не нужно.
У Валерки сделались круглые глаза, и мелко задрожали руки, как только Димка рассказал ему, что случилось.
– За вчерашнее?.. – Он машинально полез в карман, машинально расстегнул и застегнул пуговицу на воротнике, не отводя расширенных глаз от Димки. – А что… вчера?
Но медлить было некогда. Про вчерашнее Димка рассказал, когда они уже ехали по Маслозаводской улице.
– Ты жди меня здесь, – остановил его Валерка возле посадок. – Я сейчас… – И он зашагал по тропинке к домикам.
Не обращая внимания на дворы и окна соседей, будто ничегошеньки не произошло, будто уж, во всяком случае, он, Валерка, ни о чем таком знать не знает, поднялся на крыльцо, вошел в сени, прикрыв за собой распахнутую настежь дверь, и постучал.
– Здравствуйте, тетя Сана!
До его прихода она успела подобрать с полу раскиданное белье, но не уложила его в шифоньер, а как попало бросила на кровать и сидела теперь у стола, под фотографиями, лицом к двери.
– Явился?.. – Глаза ее сузились, на скулах обозначились твердые желваки. Королевой бы тете Сане работать где-нибудь, повелительницей, а не на маслозаводе.
– Я насчет уроков к Ксане… – только и сказал еще Валерка. Больше ему слова не удалось вставить.
– Явился?! – повторила тетя Сана, вставая. – Говоришь, ты был с Ксанкой в лесу?.. – Она выпрямилась и, чуть запрокинув увенчанную косой голову, медленно пошла на Валерку. – Ах ты сводник несчастный! Укрывать вздумал?! Дружка пристраиваешь?! Сгубили девку, паразиты! Гулякой сделали! Чтоб на мать плюнула, да?! Я тебя еще увижу здесь – как муху, придавлю, тихоня проклятый!..
Валерка выскочил за дверь.
Главное он узнал: Ксаны дома не было. А что там говорила тетка Сана про лес, Валерка не понял, да это было и не существенно.
Димка выслушал его, нервно покручивая руль и держа левую ногу на педали.
– Ладно, – сказал Димка, – ты иди домой, а я еще кое-куда… – И, не дожидаясь ответа, прыгнул в седло.
… Рубаха прилипла к спине, ноги от усталости дрожали в коленях и пот застил глаза, когда Димка подъехал к опушке леса.
Об отдыхе не думалось. Припрятал велосипед и, собранный, настороженный, двинулся в чащу. Не шел, а крался, обеими руками неслышно раздвигая кустарник…
Но поляна открылась перед ним пустой.
От деревьев лежали на траве длинные тени, и в косых лучах предвечернего солнца холодно искрился камень.
Димка огляделся.
Чужой, незнакомый лес безмолвствовал.
И от одинокого облака, застывшего над верхушками осин, и от желтого солнца, и от белесой голубизны веяло равнодушием, незыблемостью, покоем… Лес отгородился частоколом серых стволов от выгоревшей под солнцем поляны и чего-то ждал в таинственном безмолвии.
– Ксана… – тихо окликнул Димка. Ему никто не ответил. Тогда он позвал громче: – Кса-на-а!..
Эха в лесу не было. Крик уткнулся в пустоту, как в вату, раздался – и сник.
Тишина давила. И уже не остерегаясь, ломая на ходу ветви, Димка ринулся через колючий бурелом шиповника и вереска к балке.
В пахнущих прелью сумерках обошел вокруг дуба.
– Ксана!
Ее здесь не было.
Ее не было около озерца.
Димка вернулся на поляну и опять звал, почему-то уверенный, что она должна прийти, что больше ей некуда деваться…
И та же мысль, с которой ушла из дому Ксана, не давала ему покоя. Сначала он еще гнал ее от себя, но вместе с тем, как уходило время, она становилась все неотступней. И когда оранжевое солнце ткнулось в горизонт, когда загустели под деревьями неясные тени, он уже не мог совладать с собой. Звал:
– Ксана!.. – И в страхе глядел на деревья. Уходил далеко от дуба… и вдруг бежал назад, гонимый тягостными предчувствиями.
Не дыша вглядывался в мертвые ветви старого дерева.
– Ксана!.. – Кричать в быстро наступающей темноте он уже не решался и звал негромко, словно бы Ксанка должна находиться где-то рядом, в нескольких шагах от него, словно бы она не могла не услышать.
Наконец понял, что ждать ее в лесу больше нет смысла.
На опушку выбрался, как из ночи в день: солнце еще не скрылось за горизонтом и россыпью последних лучей окрашивало в желто-розовый цвет верхушки березовых стволов.
Чтобы не показываться у домиков, поехал тропинкой через Холмогоры и на подходе к деревне увидел дядю Митю. Затормозил.
– Дядь Мить… – Провел рукой по волосам, чтобы немножко их пригладить, изобразил на лице что-то похожее на беспечность. – Вы Ксанку случайно не видели? Где она?
Милиционер кашлянул, недоуменно приподняв плечи.
– Дома, должно! Где ж ей? А чего ты… – Договорить он не успел.
– Это я так, дядя Митя, просто! – крикнул через плечо Димка, уже оттолкнувшись от земли и опять набирая скорость.
Дядя Митя крякнул, глядя ему вслед, подергал себя за ус. Никак, голова у парня кругом пошла!
Димка обратился к нему впервые, и дядя Митя хотел спросить, из каких таких соображений он разыскивает Ксану в Холмогорах, если, по всему, гораздо надежнее искать ее в домиках…
Но Димка тем временем летел по тропинке от Холмогор к дамбе: он вспомнил еще одно место, куда мог бы наведаться раньше, и, влекомый последней надеждой, припадал грудью к рулю.
Ксана сидела на склоне дамбы, в кустах ивняка, на том низеньком черном пне, на котором они сидели вместе с Димкой, когда сорвало шлюз. Обхватив колени руками и слегка наклонившись вперед, она глядела в черную тину за полоской илистого наноса – в то, что когда-то было загадочным дном. Плакала.