На Москву!
Шрифт:
Венский сделал ей знак, чтобы она отошла вон и не беспокоила больного расспросами, а сам приложил ладонь к его сердцу. (Взять его за пульс он не решался, чтобы не причинить напрасной боли его поврежденной руке).
Курбский точно не слышал даже вопроса жены и, вообще, не пришел еще в себя; взор его неопределенно блуждал кругом, пока не остановился, наконец, на лице врача.
– - Это вы, Бенский?
– - прошептал больной.
– - Но отчего здесь так светло, будто от солнца?
– - Оно и светит сюда, -- отвечал Венский.
– - Вы, князь, ведь уже не в темнице, вы у себя дома. Вас освободили.
– - Освободили?
– - Нет, дорогой мой, нет, это не сон!
– - подхватила тут Маруся, быстро подходя к мужу.
– - Я с тобой, а вот и дядя Степан... Степан Маркович, в свою очередь, начал было выражать свое удовольствие, но Курбский едва взглянул на него, не выказал и особенной радости, что видит опять Марусю. Его занимала, казалось, одна только мысль.
– - Так, стало быть, правда что царь Димитрий убит?
– - спросил он.
– - Да что же вы все молчите? Отвечайте!
Глаза его разгорелись лихорадочным огнем. Венский переглянулся с Марусей и ее дядей.
– - Теперь, пожалуй, лучше уже не скрывать, -- сказал он со вздохом.
– - Да, Димитрия уже нет на свете, также как и Басманова.
– - Но как это все случилось?
– - Рассказывать про эти ужасы меня уж увольте. Вот Степан Маркыч, может быть, расскажет.
– - Да что тут много рассказывать?
– - отозвался Степан Маркович.
– - Басманов, слышно, до последнего издыхания защищал вход в царские покои, поколе Татищев не всадил ему нож в бок. Тут его сбросили с крыльца...
– - А царь?
– - Царь выскочил из окна во двор к своим стрельцам. Те его подняли (он свихнул себе ногу) и обещали не выдавать его боярам. Но тут подоспели сами бояре, стали всячески истязать его, чтобы признался, кто он есть такой, отколе родом. "Всем вам ведомо, -- молвил он, -- что я царь ваш, родной сын царя Ивана Васильевича. Спросите родительницу мою, инокиню Марфу".
– - "Она отрекается от тебя!" -- крикнул Голицын и рубанул его по голове саблей. "Чего толковать с еретиком!" -- крикнул Воейков и из пистоли уложил его на месте.
– - Мне сказывали, что пристрелил его не Воейков, а Волуев, -- вставил Бенский.
– - Кто их ведает! Говорят разно. Одно верно, что его прикончили.
Наступило молчание. Курбский беззвучно шевелил губами, молясь про себя за упокой души усопшего, затем спросил опять вслух:
– - А тело его, -- где оно теперь?
– - На Красной площади, -- отвечал Биркин.
– - Нарядили их обоих, его да Басманова, скоморохами и положили самого на стол, а Басманова на скамейку у ног его: вместе-де грешили, так вместе пускай и лежат на общее позорище! И издеваются же над их бездушным прахом! Самому в рот сунули дудку: "Вдосталь, мол, поиграл для себя, поиграй-ка и для нас!"
– - Вот благодарность народная! А покойному, что ни говори, благо народа было всего дороже... Степан Маркыч! Мой смертный час, чувствую, тоже близок. Исполни же ты мою последнюю просьбу.
– - Приказывай, князь, что могу -- все сделаю.
– - Так выпроси его тело у бояр и схорони за городом...
Желание это Степаном Марковичем было в точности исполнено: выхлопотав себе требуемое разрешение, он в ночь на третьи сутки вывез тело Димитрия за город и закопал в поле. Но и там не нашло оно еще вечного успокоения: среди всевозможных смутных слухов ходивших в возбужденном народе, особенно упорно повторялась басня о том, будто бы на могиле еретика-самозванца в ночную пору видны адские огни, слышна бесовская музыка.
И вот, уже спустя неделю, могила его была вновь разрыта, истлевающее тело всенародно сожжено на костре, а пеплом его заряжена пушка. И, вместе с пороховым дымом, развеяло ветром прах венценосного несчастливца перед теми самыми воротами, в которые он менее года назад совершал свое торжественное вшествие в Москву...
Заключение
Рассказ наш окончен. Главный герой его, князь Михайло Курбский, правда, несмотря на тяжкие увечья, причиненные ему в застенке, не только пережил все Смутное время до воцарения рода Романовых, но дожил и до "тишайшего" царя Алексея Михайловича; тем не менее жизнь его была скорее уже прозябанием: он навсегда остался немощным калекой. Трое близких людей старались по возможности облегчить его жалкое существование: во-первых, разумеется, жена его, княгиня Марья Гордеевна, окружавшая своего, страдальца Мишу всякими удобствами и отстранявшая от него все мелочные заботы; потом безотлучный слуга, Петрусь, величавшийся уже Петром Елисеичем или и просто Елисеичем и никому не уступавший своей привилегии -- возить его в катальном кресле; наконец, домашний врач Эразм Бенский, не устававший развлекать своего пациента шахматной игрой и беседами о "старых временах". Нередко, конечно, беседы эти вращались около безвременно погибшего царя Димитрия, которого Курбский не переставал жалеть. Называл он его, впрочем, обыкновенно не царем, а "своим царевичем". Когда Венский выразил ему как-то по этому поводу свое недоумение, Курбский, помолчав, отвечал, что полюбил он покойного еще в светлом образе царевича...
– - И не пощадили себя потом из-за него, как бы из-за настоящего же царевича?
– - досказал Венский.
– - Пожалуй, что и так.
– - А как в царе вы в нем изверились? Да, чересчур уж высоко он залетел! Зато и упал тем ниже...
Говорить о бывшей царице Марине в доме Курбских вообще избегали, особенно с тех пор, что она не погнушалась признать своим мужем второго Лжедимитрия, "Тушинского вора". Но, спустя много лет, им пришлось снова вспомнить о ней и ее первом муже, когда забредший в Марусино слепец-гусляр пропел им былевую песнь "про вора Гришку-Расстрижку Отрепьева и про жену его, меньшую дочь Юрья пана Сендомирского, душеньку Маринку дочь Юрьевну". Много дней, недель и месяцев, как певец ушел уже из Марусина, а в ушах у супругов Курбских все еще звучали заключительные стихи новейшей былины народной:
"...Как тут Гришка-Расстрижка Отрепьев сын
Заглянул в окно косящато:
Обступила сила кругом вокруг,
Несметная сила с копьями.
Берет он книжку волшебную.
Волхвует Гришка Отрепьев сын,
Думает он умом своим царским:
"Поделаю крыльица дьявольски,
Улечу теперь я дьяволом".
Не поспел Гришка сделать крыльицев,
Навалила вся сила с копьями.
Видит Гришка беду неминучую,
Скоро скочит в окошко косящато --
Да о каменья убился до смерти.
Только-то Гришка царем бывал.
Только-то Гришка и царствовал!
А та душенька Маринка дочь Юрьевна
Обернулась из окошка сорокою, --
Только-то Маринку и видели!"
Впервые опубликовано: Санкт-Петербург: кн. маг. П. В. Луковникова, 1903.