На Муромской дороге
Шрифт:
– Тебе привет от Сосновского.
Налимов, наконец, окончательно проснулся и вздохнул с облегчением: – Господи, как вы меня напугали.
– То-то, я смотрю, вцепился в решётку, едва оторвали, – хмыкнул Коля. – С такими нервами, брат, тебе место в психушке, а не в Каменных палатах.
– Да уж скорее бы всё закончилось, – дёрнулся Налимов. – Которую ночь во сне наручники вижу. Пропади она пропадом такая работа.
– А Сам-то как? – осторожно спросил Балабанов. – Папе-то что, – вздохнул Налимов. – Он ведь жизни не знает. Сидит себе, перебирает бумажки и воображает, что кругом тишь да гладь да божья благодать.
– И правильно сказал, – утешил Налимова Портсигаров. – Мы же не мясники и не гвардии преображенцы.
– Самого подготовили к визиту шаманова посланца? – строго спросил Балабанов, которому надоели причитания интеллигентного сотрудника администрации. – Марианна полдня Папе про звёзды рассказывала и настоятельно рекомендовала послушать заезжего ясновидца.
– Добро, – сухо сказал Балабанов. – Иди, проверь, всё ли чисто. А мы за тобой следом. – Только я попрошу без крови, ради Бога. У меня же потом кровавые мальчики в глазах будут всю оставшуюся жизнь. – Идите, Налимов, – рявкнул Балабанов. – Что вы дёргаетесь как институтка перед брачной ночью.
На Налимова командирский окрик подействовал незамедлительно – приказ он отправился выполнять чуть ли не бегом. Капитан посмотрел ему вслед и покачал головой:
– Шизофреник ещё почище Химкина.
Гонолупенко, лишнего слова не говоря, стал отстёгивать цепь с ошейника Джульбарса. Милицейский пес вел себя дисциплинированно, зато заегозил, заволновался шоумен Коля, который в этой невинной процедуре углядел невесть что.
– Я не смогу, не смогу, – замахал он руками. – Ну ладно бы – гвардейскими шарфами, а то – собачьей цепью, нас же потомки проклянут. Сволочь, Сосновский! Мы так не договаривались, мужики.
– Смирно, – рявкнул на него Гонолупенко на чистейшем русском языке. – Интеллигенция, мать вашу. Сгною в тайных подвалах ГПУ.
Коля до того поразился преображению Гонолупенко из заезжей знаменитости в родную и до боли памятную власть, что застыл истуканом, вытянув руки по швам.
– Останешься с Джульбарсом, – распорядился в сторону Коли Балабанов, – и на мои слова «всё в воле астрала, господин президент» скомандуешь Джульбарсу – «вой!». – Я извиняюсь, гражданин начальник, а если псина не выполнит команду?
– Тогда вой сам. И погромче, понял? – Так точно, – по-военному чётко отозвался Коля.
Оставив Джульбарса на попечение взволнованного шоумена, за угол отправились втроём. Полного доверия к Налимову у Балабанова не было. Запросто мог сдать охране, просто по слабости нервов. Да ещё и наплести с три короба по поводу злоумышленников, тайком пробравшихся в Каменные палаты. Источавший до сих пор оптимизм Портсигаров подобрался и построжал лицом. Наверняка воображал себя графом Орловым и думал о канделябре.
– Сюда, – послышался голос Налимова.
Балабанов первым решительно шагнул на этот голос и едва не столкнулся с взвизгнувшим от ужаса неврастеником. Капитан уже собрался выругаться, но тут его взгляд упал на стоящую за спиной интеллигента мрачновато – лысоватую личность. Личность тоже нервничала, но в отличие от эмоционального Налимова на визг не переходила.
– Волокушин, – представился мрачноватый. – Балабанов, – чётко отрекомендовался капитан. – По специальному заданию Инструктора.
– Я в курсе, – кивнул Волокушин. – Следуйте за мной.
Волокушин вывел гостей из подземелья наверх и повёл переходами, от вида которых у сибиряка даже дух перехватило. Истраченного на отделку стен, дверных ручек и прочих прибамбасов золота вполне хватило бы на то, чтобы родной Балабановский колхоз, да что там колхоз, весь район вышел в передовики не только во всероссийском, но, пожалуй, и в мировом масштабе. И пока Балабанов размышлял, благородно ли с его стороны будет стырить золотую ручку от двери и обменять её потом на комбайн или горюче-смазочные материалы, Волокушин ввел гостей в огромный кабинет, где сидел опухший старик и подслеповато щурился на горевший в камине огонь. Балабанов не сразу сообразил, что перед ним Отец Российской Демократии. А сообразил он только тогда, когда старик обернулся и спросил у вытянувшегося в струнку Волокушина:
– Чта?
Налимов за спиной Балабанова икнул, Портсигаров кхекнул, сам капитан растерянно сморгнул, и только сержант Гонолупенко, выступив вперёд, ответил на приветствие первого лица:
– Хаудуюду, мистер президент. – Здравия желаем, ваше высокопревосходительство, – вспомнил о своих обязанностях переводчика Балабанов.
– А этот негр вроде как чаю попросил? – недоумённо развёл руками хозяин Каменных палат. – Вот ведь иностранец, понимаешь, чай он к нам пришёл дуть. – Это каймановский язык такой забавный, – поспешил на помощь «переводчику» Портсигаров.
– Понавыдумывали языков, понимаешь, – обиделся хозяин. – Никс фирштейн чай, – поправился Гонолупенко. – Исключительно рашн водка. – Соображает, – прицокнул языком отец демократии. – Ну, садись к столу, как там тебя…
– Стингер, – подсказал Балабанов.
– А ты зачем, понимаешь, всё время в чужой разговор встреваешь? Смотри какой прыткий.
– Это переводчик, – вежливо прокашлялся Волокушин. – Ну, тогда и ты садись, – кивнул хозяин. – А третий кто? – Портсигаров, – щёлкнул каблуками шоумен. – Представитель российской интеллигенции.
– Этого добра у нас хватает, – добродушно кивнул головой Папа. – Звание, что ли, пришёл просить?
– Никак нет, – мгновенно нашёлся Портсигаров. – Орден «За заслуги». – Первой степени небось? – Третьей, – без смущения поправил его Портсигаров. – Мы своё место знаем. – Люблю, понимаешь, скромных, – восхитился Папа и, обернувшись к Волокушину, властно распорядился: – Дай, и сейчас же, а то знаю я тебя, заволокитишь. И этому дай, – кивнул он на Балабанова. – Люблю, понимаешь, языкастых.