На обочине мира
Шрифт:
Так что, наверное, мне просто нравится Мэнни – очень сильно. А более того, я, кажется, тоже ему нравлюсь, что уже выделяет его среди ребят в моей школе.
В Мэнни есть что-то… необычное. Что-то, что я заметила утром, когда он вошёл в наш класс и встал в дверях: высоковатый и худоватый, слегка сутулящийся, будто всегда готовый пригнуться. Все повернулись на него посмотреть: Новенький.
Вы или я наверняка опустили бы глаза с видом «пожалуйста-не-смотрите-на-меня»
Но Мэнни оказался не таким. Он оглядывал всех в ответ где-то целую вечность. В классе нас было человек двадцать. Он посмотрел на каждого, одного за другим, ссутулившись и почти не моргая, из-за длинной светлой чёлки. Он не то чтобы хмурился, но и дружелюбным не выглядел. Мало-помалу, пока продолжалась эта игра в гляделки, все в классе замолкли. Когда Мэнни охватил взглядом всех, то слегка кивнул и прошептал:
– Привет.
А потом небольшая толпа семиклассников с уважением расступилась перед ним, и он прошествовал к нашей парте и сел.
Это явно была очередная попытка миссис Поттс «вытащить меня из раковины», как она однажды выразилась. Знаете, поставить Новенького в пару к Тихоне и посмотреть, вдруг они подружатся. Или, может, она думает, что я хорошо на него повлияю. Я никогда не влипаю в неприятности в школе, а вот от Мэнни так и веет каким-то озорством.
Думаю, дело в основном в его глазах: они зелёные и яркие, как разрезанный киви, и таращащиеся и печальные – весьма странное сочетание.
В нашей школе нет формы, но предполагается, что мы должны одеваться «разумно». А Мэнни явился в полосатых штанах, носках с радугой и мягкой фиолетовой толстовке. Я услышала, как Дина Малик говорит:
– Вау, гляньте-ка на этого Вилли Вонку!
Всё это казалось частью его «нездешности».
И как будто волшебности.
Школьный день закончился, и я жду Мэдисон и Джесс у спортзала, чтобы вместе пойти домой. Так будет дольше, но я не против. У меня с собой «Шоколадный крем Фрая» – я хочу их угостить, но тут замечаю, что они уходят по противоположной стороне игровой площадки и уже слишком далеко, чтобы звать их. Как они там оказались, не проходя мимо спортзала, – настоящая загадка. Я разворачиваю велик и еду другим путём, пытаясь избавиться от мысли, что они меня избегают.
На Мэнни я наталкиваюсь в конце переулка, ведущего от побережья к школе, который все называют Какашечным проулком. Он просто сидит на каменном заборе рядом с потрёпанным жёлтым великом и вроде как занят каким-то своим делом.
– Привет, Уилла, – говорит он, не успеваю я даже с ним поравняться. Мне приходится резко притормозить, чтобы не врезаться в него. – Я подумал, расскажу-ка я о себе. Чтобы сэкономить
Что нужно говорить, когда кто-то заявляет такое? Лично я остроумно отвечаю:
– Эм… – что Мэнни, видимо, расшифровывает как «Да, давай – расскажи мне о себе абсолютно всё, хоть я вообще-то и не просила».
Он отбрасывает с глаз длинную светлую чёлку и говорит:
– Ну хорошо.
Мы начинаем катить велики по тротуару, мимо заколоченных витрин, разрисованных граффити. На дворе май, но с серого Северного моря дует холодный, влажный ветер; мелкий мусор кидается нам под ноги, как непослушный щенок. Мэнни останавливается вытащить из спиц велика обёртку от фруктового льда.
– Ты не пугайся, Уилла, – говорит он. – Просто я жил примерно в тысяче временных семей с новыми родителями, новыми братьями и сёстрами и считаю, что так быстрее. Я всё равно тебе это расскажу рано или поздно, так почему бы не сделать это рано? – Потом он улыбается мне, будто подначивая меня поспорить.
– Потому что… я тебя вообще не знаю?
– Именно поэтому! А так узнаешь. Понимаешь ли, мы подружимся, я уже вижу. Упс, осторожно – собачьи какашки!
Я огибаю их.
– Уже видишь?
– Поверь мне, если бы ты сменила столько школ, спецшкол, семей и детдомов, сколько я, у тебя бы выработалось чутьё на такие вещи. Кроме того, тебе нужен друг, так почему бы мне не стать им?
Сгорая со стыда, я прекращаю катить велик и перекидываю через него ногу, собираясь уехать.
– Эй, постой! – говорит Мэнни. – В чём дело?
– В тебе дело. Не нужен мне друг.
– Тогда почему ты возвращаешься со школы одна? Почему тусуешься в обед в библиотеке сама по себе? Почему…
– Ладно, ладно, – рявкаю я. – Может, у меня не так много друзей. Тебе-то что до этого?
– Ну, у меня вообще ни одного нет. Пока что. Так что, знаешь…
Мэнни видит, что мне немного неловко, так что быстро перехватывает нить разговора.
– Ладно, – говорит он. – Эмануэль Уивер – это ты уже знаешь. День рождения: первое февраля, подарки приветствуются, но не обязательны. Шутка! Братьев-сестёр нет. Последняя приёмная семья переехала в Австралию, чтобы убраться от меня как можно дальше.
Я бросаю на него взгляд. На его лице полуулыбка, так что, наверное, он шутит. Он продолжает:
– Сейчас живу под опекой Норт-Тайнсайдских соцслужб в детском доме имени Уинстона Черчилля на побережье. Папу никогда не знал. Мама… больше не с нами.
Он делает паузу.
– Вот и всё. Это я.
Это всё как-то неожиданно, особенно последняя часть. Я говорю:
– О. Понятно. Хорошо. Ну, то есть в том, что ты сказал в конце, нет ничего хорошего. Мне очень жаль. Я хочу сказать, твоя мама… – Я лопочу что-то несвязное и мне неловко.