На орлиных крыльях
Шрифт:
В последний раз Эмили Гэйлорд видела своего супруга Билла, когда запустила в него тарелкой.
Сидя в доме своей сестры Дороти в Вашингтоне и советуясь с ней и ее мужем Тимом, как можно помочь Биллу совершить побег из тюрьмы, она никак не могла забыть эту летящую тарелку.
Ссора произошла у них дома в Тегеране. Однажды вечером, в самом начале декабря, Билл пришел домой и сказал, что она и дети должны без промедления уезжать в Штаты, прямо на следующий день. У них было четверо детей: Вики, пятнадцати лет, Джеки, двенадцати лет, девятилетняя Дженни и шестилетний Крис. Эмили без раздумий согласилась отправить детей на родину, но сама уезжать наотрез отказалась. Она считала,
Вопрос не подлежит обсуждению, ответил тогда Билл. Она улетит завтра же утром. Этим же рейсом летит и Рути Чиаппароне. Все остальные жены и дети сотрудников ЭДС эвакуируются через день-два.
Эмили и слышать не желала про других жен. Она останется со своим мужем.
Они заспорили. Эмили злилась и свирепела. Когда же, в конце концов, не смогла выразить свои чувства словами, то схватила тарелку и запустила ее в мужа.
Она была уверена, что он никогда не простит ей этого – впервые за восемнадцать лет их супружеской жизни она потеряла самообладание и взорвалась. Она была очень взвинченной, пылкой, заводной, но так, как в этот раз, не бесилась никогда.
Бедный добрый Билл! Вот какой награды удостоился ты под конец…
Впервые она повстречала Билла, когда ей только исполнилось двенадцать лет, а ему четырнадцать, и сразу же возненавидела его. Он влюбился в ее лучшую подругу Куки, поразительно красивую девчонку, и все время только и выспрашивал, с кем Куки встречалась, не рассердится ли Куки, если он уйдет, и позволит ли она сделать то-то и то-то…
Сестра и братья Эмили искренне любили Билла. Она не могла отделаться от него, так как их семьи были членами одного и того же загородного клуба, и ее брат играл с Биллом в гольф. Как раз брат-то и надоумил Билла назначить Эмили свидание, когда он уже давно забыл Куки. И вот после многих лет взаимного безразличия они страстно полюбили друг друга.
Потом Билл поступил в колледж в Блэксберге, штат Вирджиния, в 400 километрах от Вашингтона. В колледже он учился на аэрокосмического инженера, домой приезжал только на каникулы и время от времени на уик-энды. Они не могли выдержать разлуки и находиться вдали друг от друга, поэтому решили пожениться, хоть Эмили и исполнилось всего восемнадцать лет.
Они были под стать друг другу. Оба происходили из одинаковых старинных фамилий – влиятельных вашингтонских католиков, и Билл по своему характеру – чувствительному, спокойному, рассудительному – как нельзя лучше дополнял беспокойную живость Эмили. В течение целых восемнадцати лет они вместе прошли через многое в жизни. У них умер ребенок от воспаления мозга, а Эмили трижды делали серьезные операции.
И вот теперь новая беда – Билл угодил в тюрьму. Эмили пока ничего не говорила своей матери, так как именно в тот день умер ее брат Гус, дядя Эмили, и мать находилась в неутешном горе. Но она рассказала все сестре Дороти и ее мужу Тиму.
Тим Риэрдон был прокурором в Министерстве юстиции США и имел очень влиятельных знакомых. Его отец работал в свое время помощником по административным вопросам у президента Джона Ф. Кеннеди, а сам Тим находился в команде Теда Кеннеди. Он также был лично знаком со спикером палаты представителей конгресса США Томасом (Типом) О'Нилом и сенатором от штата Мэриленд Чарльзом Матисом. Он хорошо знал вопросы оформления и выдачи паспортов. Эмили, как только прилетела из Тегерана в Вашингтон, рассказала ему о случившемся, и он обсудил вопрос с Россом Перо.
«Я мог бы написать письмо президенту Картеру и попросить Теда Кеннеди передать его лично», – предлагал Тим.
Эмили кивнула в знак согласия. Ей было трудно сосредоточиться. Она непрестанно думала, что сейчас делает ее Билл.
А Пол и Билл в это время стояли посреди камеры номер 9, насквозь пронизанной холодом, и лихорадочно соображали, что будет дальше.
Пол чувствовал себя довольно неуютно: он, белый американец, в строгом деловом костюме, не говорящий на фарси ни слова, стоит посреди толпы иранских заключенных, больше смахивающих на головорезов и убийц. Вдруг ему вспомнилось, как он где-то читал, что в тюрьмах мужчин частенько насилуют, и с ужасом подумал, что ему не отбиться от этакой шайки разбойников.
Пол бросил взгляд на Билла. У того от напряжения побелело лицо.
Один из арестованных обратился к ним на фарси. Пол спросил:
– Кто-нибудь тут говорит по-английски?
Из камеры на противоположной стороне коридора донесся голос:
– Я говорю.
Последовал быстрый разговор на отрывистом фарси, и добровольный переводчик спросил:
– За что вас сюда упекли?
– Мы ничего такого не сделали.
– А в чем вас обвиняют?
– Ни в чем. Мы всего-навсего простые американские бизнесмены, живем здесь с женами и детьми и не знаем, за какие прегрешения угодили за решетку.
Все это перевели. Опять последовал быстрый разговор на фарси, после чего переводчик сказал:
– Тот, кто говорит со мной, староста в вашей камере, потому что он сидит здесь дольше всех.
– Понятно, – ответил Пол.
– Он укажет, где вам спать.
По мере разговора напряженность у Пола спадала. Он осмотрелся. Бетонные стены камеры окрашены в цвет, который первоначально, по-видимому, был оранжевым, а теперь стал каким-то грязно-серым. На бетонном полу валялось подобие подстилки или рогожа. Вдоль стен громоздились шесть трехъярусных коек: первый ярус составляли тощие тюфяки, брошенные прямо на пол. Помещение освещалось единственной тусклой лампочкой, а в стене виднелось пробитое для вентиляции маленькое отверстие, закрытое решеткой, через него проникал с улицы жгучий холодный ночной воздух. Камера была переполнена.
Спустя немного времени в коридор спустился надзиратель, открыл дверь камеры номер 9 и жестом приказал Полу и Биллу выходить.
«Ну вот, – подумал Пол, – теперь-то нас выпустят. Слава Богу, что не пришлось ночевать в этой ужасной каталажке».
Надзиратель привел их в маленькую комнату наверху и показал им на ботинки. Они догадались, что нужно снять обувь. Надзиратель протянул им по паре пластиковых шлепанцев.
Пол с горьким разочарованием понял, что их вовсе не собираются освобождать, – ему все же придется провести ночь в камере. Он с раздражением подумал о сотрудниках посольства: это они устроили встречу с Дэдгаром, отсоветовали взять адвокатов, они же уверяли, что Дэдгар «настроен благоприятно»…
Росс Перо не раз говорил: «Некоторые не могут даже организовать скромные похороны на двух автомашинах». Его слова как нельзя лучше относятся к сотрудникам здешнего посольства США. Да они же некомпетентны. «Конечно, – подумал Пол, – после всех своих ошибок они просто обязаны прийти сюда сегодня же вечером и вызволить нас отсюда».
Пол и Билл надели на ноги пластиковые шлепанцы, и надзиратель отвел их вниз, обратно в камеру.
Все заключенные готовились ко сну, укладываясь на койки и заворачиваясь в тонюсенькие шерстяные одеяльца. Староста камеры жестами указал Полу и Биллу их места для ночлега: Биллу на среднем ярусе трехэтажной койки, а Полу под ним, на тонюсеньком тюфяке, уложенном прямо на голый цементный пол.