На ощупь
Шрифт:
Вечером после ужина сказала супругу, что мне надо с ним поговорить прежде, чем он начнет проверять мой телефон… Стас велел дочкам уйти в свою комнату. Мы сели в зале на диван, и я начала рассказывать с самого начала всю эту странную историю… Видела, как у Стаса меняется выражение лица, как оно наливается гневом и злобой… Не перебивая, он выслушал меня до конца, а потом спросил:
– Почему ты мне сразу про него не рассказала?
– Изначально я не видела в этом ничего плохого. Он просто клиент нашей компании, покупатель квартиры.
– Раз не рассказала сразу, значит, есть что скрывать. Раздевайся!
Это было неожиданным призывом, и я даже не поняла зачем… Для чего? Видя
– Ты меня плохо поняла? Или не слышишь? Раздевайся, я тебе сказал!
– З-зачем? – заикаясь, уточнила я.
– Тебя здесь никто не просил задавать вопросы! Быстро сняла с себя всю одежду!
Я понимала, что он не шутит и очень зол. Расстегнула пуговицы платья, сняла его, колготки. Осталась в нижнем белье.
– Все снимай! И подойди ко мне!
Ослушаться было нельзя… Я все делала, как он требовал. Стас встал с дивана и стал нюхать все мое тело… Потом руками проверял, не возбуждена ли я… Это было так мерзко и отвратительно. Он делал мне больно…
– От твоей шеи пахнет слюнями!
– Что-о-о? Какими слюнями?
Не успела я ответить, как он зарядил мне пощечину со словами:
– Ты позволила целовать себя. Мразь…
– Што-о-о? С-с-стас, ш-ш-ш-то т-т-ты т-т-такое г-г-говоришь… Он не-е-е п-п-прикасался ко мне…
Но супруг уже хлопнул дверью, вышел из комнаты и совсем не слышал меня…
Что-то происходило со мной… Стала заплетаться речь, перекосило лицо… Слезы горечи и боли катились из глаз… Как Стас может так говорить? Почему он мне не верит?.. Я стала одеваться… Чувствовала, как неимоверно болит сердце… Оно так часто билось, и все тело колыхалось вместе с ним. Меня накрывало слабостью, немели руки и ноги… В висках сильно стучало. Потом все мое тело сковало единой судорогой, и я рухнула на пол, потеряв сознание… Это последнее мое воспоминание из семейной жизни…
А потом был какой-то странный сон… Даже сложно это назвать сном… Потому что мне не снилось никаких картинок… Была полная темнота… Я не ощущала своего тела, пространства… Было спокойно, хорошо… Правда, немного прохладно… И это состояние длилось долго… Сложно сказать, сколько именно… Я то проваливалась в глубокий сон, то отчетливо улавливала звуки, но не могла открыть глаза и ничего сказать… Я себе не принадлежала… В какие-то минуты темного бодрствования слышала много разных шумов: отдаленно женские голоса, какие-то работающие приборы: пип-пип-пип… Иногда слышала мужской голос… Очень близко со мной… Красивый усталый голос… И всегда он был один и тот же… В его тембре нотки грусти, переживания… Я слышала, все понимала, но ничего не могла ответить… Как будто я не человек, а само пространство… Но я чувствовала, что этот трогательный голос обращался ко мне… И вот опять слышу его…
– Лиза-Лиза… Что ты здесь делаешь? Зачем ты здесь? Такая молодая, красивая… Ты еще совсем мало пожила, много чего не видела… Вон по левую руку от тебя на соседней койке Лавров Петр Иванович. Ему восемьдесят три, у него обширный инфаркт. Рядом с ним – Цубейко Андрей Федорович, ему шестьдесят семь. У него острое течение геморрагического инсульта. Напротив тебя – Карчева Лариса Михайловна, ей пятьдесят восемь, лежит с ишемическим инсультом. Справа от тебя – Копылова Алла Сергеевна, ей девяносто четыре, у нее инфаркт миокарда с отеком легких… Сейчас в реанимации четырнадцать человек… Двое уже в коридоре на каталках. Скоро их заберут в морг. Что ты здесь делаешь в свои тридцать три года? Ответь мне, Самойлова Елизавета Константиновна. Здесь нет никого моложе пятидесяти восьми лет. Как и зачем ты сюда попала? Что у тебя произошло? В таком возрасте перенести инсульт… У тебя сильное кровоизлияние в мозг. У меня еще не было такого в практике. А я уже, извините, двенадцать лет работаю в реанимации, много чего повидал. Последние семь лет возглавляю реанимационное отделение и в курсе всех событий. Лиза, ты совсем не борешься за свою жизнь… Ты сдаешься… Это неправильно… Ты здесь уже третью неделю лежишь на искусственной вентиляции легких… Я не знаю, что у тебя произошло… И где твои родственники… Лиза, но я чувствую твою светлую душу и доброе сердце… Надо жить, обязательно жить… Понимаешь? Пожалуйста, дыши, живи… Хотя бы ради меня… Прошу тебя… Ведь здесь все на грани… Каждый день умирают люди… Но тебе еще рано, слышишь? Сколько ты можешь еще сделать добрых дел в этой жизни и сколько увидеть прекрасного… Пожалуйста, живи. Я не прощу себе, если не спасу тебя… Но я уже не знаю, как быть… По медицинской части все возможное сделано. Я молюсь за тебя каждый день… Лиза… Сейчас только от тебя зависит, будешь ты жить или нет… Старайся, пожалуйста… Лиза…
Этот голос… Он стал мне родным… И когда я опять начинала слышать звуки… Ждала его… Когда он со мной поговорит…
Однажды рядом со мной переговаривались женщины.
– Маша, проверь у Самойловой установку трахеостомы.
– Хорошо, Екатерина Николаевна.
– Бедная девочка…
– Меня всегда пугают эти трубки в шее.
– Маша, а я уже привыкла ко всему… Меня не испугаешь… И ты привыкнешь… Тебе еще год осталось учиться в медучилище?
– Ага. Екатерина Николаевна, а я вот не пойму, зачем в шее в трахее дырку делать, ведь можно через рот установить.
– Маша, ты двоечница или отличница в своем училище?
– Вообще-то я хорошо учусь.
– У Самойловой длительность пребывания в коме уже третья неделя. На седьмые сутки мы были обязаны поставить ей трахеостому. Делается специальное отверстие ниже щитовидного хряща и устанавливается трубка непосредственно в трахею. Это служит профилактикой образования пролежней внутри трахеи. Интубационная трубочка, которая устанавливается через рот, проходит через голосовые складки, и, чем дольше мы будем держать складки в таком раскрытом состоянии, тем меньше шансов, что они опять восстановятся и человек вообще будет разговаривать. Поэтому устанавливаются трахеостомические трубки, чтобы в дальнейшем, после выхода из комы, было поменьше проблем с речью.
– Аааа, понятно. Сергей Николаевич сам не свой, сильно за нее переживает. Екатерина Николаевна, представляете, я вчера утром ему на подпись понесла историю болезни Антонова, да, видимо, тихо зашла в кабинет, он меня не заметил. Захожу, а он стоит перед иконой с закрытыми глазами и молится, что-то шепчет… Когда меня заметил, повернулся и немного смутился… А я смотрю в его глаза, а там застыли слезы. Молча мне все подписал, надел халат и пошел по палатам… А я и сама чего-то так растрогалась, пошла в раздевалку, уткнулась в свое пальто и стою плачу. Сама думаю: «Господи, какая ответственность на нем! Он ведь себя всего работе отдает. Сутками торчит в реанимации. С виду суровый, а душа добрая-добрая, и такое тепло от него идет…»
– Да, Маша. Все ты правильно говоришь. Ему еще и разборки с родственниками постоянно решать приходится. Вот вчера опять привезли на скорой умирающего дедульку восьмидесяти трех лет. Не успели к аппаратам подключить, как он скончался. Так сегодня уже его родственники с иском побежали, что в реанимационном отделении не оказали должную помощь. А человек, может, от старости помер. Так нет, еще с этим нервы трепят. Полная реанимация живых пациентов, кому реальная помощь нужна, а тут еще все эти разборки разруливать приходится по тем, кого уже нет, кого реально не спасти, не говоря уже о куче бумаг и подписей. А про икону я знаю…