На основании статьи…
Шрифт:
Кстати, очень многие служащие в колонии офицеры и их семьи носили православные крестики, изготовленные известным фальшивомонетчиком Рифкатом Шаяхметовичем Алимхановым и антисоветским доктором технических наук Борисом Моисеевичем Табачниковым. А это начисто исключало малейшие сомнения в древнедемократическом утверждении, что «Бог — един…» для всех живущих на этой земле!
Вот когда за Рафиком окончательно закрепилась кликуха Кулибин.
Но самым серьезным проявлением подлинного уважения благодарных соузников и их служивых пастырей для Рифката Алимханова-Кулибина
За это свои же могли и порезать…
…Все человечество давно Хронически больно — Со дня творения оно Болеть обречено. Сам первый человек хандрил — Он только это скрыл, — Да и Создатель болен был, Когда наш мир творил…Этот утренний обход резко отличался от всех предыдущих. Начался он только в четверть одиннадцатого. А до десяти в палату герров Теплова и Когана вообще никто не заглядывал. Кроме санитарки, притащившей геррам утренний завтрак.
Кирилла Петровича потряхивал нервный озноб, а Зоя, примчавшаяся в клинику еще в начале девятого, сидела рядом с кроватью Теплова, держала его за руку и тихо, чтобы не потревожить задремавшего Рафика, шепотом рассказывала Кириллу Петровичу обо всех вчерашних телефонных звонках, услышанных ею дома — на автоответчике.
Звонили из Москвы, из какого-то издательства. Предлагали издать книжку увлекательно-познавательных очерков, основанных на сценариях для научно-популярных фильмов, когда-то написанных Кириллом Петровичем. Звонила Петербургская студия документальных фильмов. Приглашали в жюри международного кинофестиваля. Билеты на самолет и гостиницу в Санкт-Петербурге студия оплачивает…
Бывший московский журналист божьей милостью Саша Борисов звонил из Лос-Анджелеса… Звонил Фимка Балон из Нью-Йорка… Друг-приятель еще по армейской службе. Из Парижа звонила Лиля Острова. Недавно была в Ленинграде и рассказала совершенно потрясающую…
Но в это самое время, в четверть одиннадцатого, когда должна была начаться самая увлекательная часть Лилькиного парижского рассказа…
…открылась дверь, и в палату очень по-хозяйски вошел высокий загорелый человек лет шестидесяти в расстегнутом коротком белом халатике-куртке, под которым была зеленая рубашка без воротника. Пожалуй, только эта хирургическая униформа и отличала его от нормального, совершенно русского мужика — прораба с какой-либо стройки, вынужденного все свое рабочее время находиться или под палящим солнцем, или быть исхлестанным
За «прорабом» появились шеф отделения онкологни доктор медицины Вайс и молоденький доктор Кольб. Дежурная сестра вкатила в палату небольшой столик на колесах с историями болезни и результатами последних анализов.
«Прораб» галантно усадил вскочившую было Зойку, протянул ей руку и представился:
— Профессор Галленбергер. Пожалуйста, сидите. Я найду себе место.
Он просто уселся на кровать Кирилла Петровича и тоже пожал ему руку. И тут же спросил:
— Слушайте! Что вы там наделали у себя в России? Я недавно был в Москве на симпозиуме, так там бутылка настоящего добротного виски или хорошего французского коньяка стоит столько же, сколько у нас берут за годовалый «Мерседес» С-класса и небольшой домик с садом на окраине Мюнхена! Ну, может быть, чуть дешевле…
Кирилл Петрович слегка улыбнулся, развел руки в стороны, пытаясь подыграть профессору, и беспомощно посмотрел на Зою. Он отлично понимал, что профессор-«прораб» затеял привычный и немудрящий спектакль, в который он вовлекает каждого своего пациента, перед тем как открыто сказать, что тому предстоит в дальнейшем.
— Боюсь, что пока мой муж лежит здесь, ему не удастся повлиять на снижение стоимости хорошего алкоголя в России, — сказала Зоя профессору.
Профессор Галленбергер взял толстыми пальцами своей огромной лапы запястье Кирилла Петровича и, слушая пульс Теплова, сказал ему:
— Но после операции вы обещаете мне навести порядок в русской ценовой политике? Хотя бы на виски…
Кириллу Петровичу вдруг показалось унизительным участие в этом профессиональном и излишне прямолинейном действе. Может быть, с точки зрения какой-то особой врачебной этики оно и имело некий определенный щадящий смысл, но он решительно прервал заданный тон бодренькой легковесности и спросил, без малейшего желания понравиться этому профессору:
— А я выживу? — и закашлялся.
— Я этого не слышал. Договорились? — строго сказал «прораб»-профессор. — Вы курите?
— Нет. Бросил пятнадцать лет тому назад.
— Потом расскажете мне, как вам это удалось. Полторы пачки в день, и ничего не могу с собой поделать. Пытался много раз. Аспирин давно перестали принимать?
— Уже неделю, — подсказала Зоя.
— Отлично. Вы превосходно говорите по-немецки, фрау Теплов!
— Иногда у меня это получается, а иногда я вдруг впадаю в ступор и…
— У меня аналогичная картина с английским, — признался профессор Зое и, как бы между прочим, спросил у Кирилла Петровича: — Аллергии есть какие-нибудь, герр Теплов?
— Нет, кажется…
— Прекрасно! Остальное я все знаю по вашим бумагам. Сегодня у нас четверг… В понедельник с утра я вас возьму на операцию. Завтра с вами еще поговорит мой анестезиолог. И вы кое-что подпишете… Пока продолжим химиотерапию. Купируем ваш «тумор».
Все это было сказано уже не только Кириллу Петровичу, но в значительной степени всем остальным своим коллегам.