На острие меча

Нортон Андрэ

Квинн надел пальто.

— Я ем в ресторане гостиницы. Со вчерашнего вечера у меня странное желание не выходить на улицу после наступления темноты…

Йорис одарил его одной из своих редких улыбок.

— Интересно, откуда такая осторожность? Но я согласен потакать вам в этом, минхеер Андерс.

Глава одиннадцатая

Тридцать два поколения и память

На следующий день, в четыре часа, американец Квинн Андерс в современном такси с двумя помятыми крыльями переехал из настоящего времени в прошлое. Разделительной чертой между двумя столетиями

служили ворота с железными прутьями, отделявшие подъездную дорожку из красивого белого гравия от обычного шоссе. Серьёзный старик в тёмно-красной ливрее Шато потребовал из-за ворот, чтобы Квинн назвал своё имя. После чего с видимой неохотой позволил проехать со скоростью не больше двух миль в час через рощу, деревья которой были такими же старыми и кривыми, ещё когда мимо них проезжали рыцари в доспехах.

Квинн вышел и расплатился с шофёром. Потом постоял немного, разглядывая здание перед собой. Две каменные башни над центральным корпусом на несколько этажей уходили в небо. Как и сказал Йорис, Шато относилось к пятнадцатому веку, когда укреплённые замки стали перестраивать в более удобные для жизни. На взгляд современного человека, этот замок с резными гербами на каменных воротах, с подъёмным, постоянно опущенным мостом, со рвом, заполненным чёрной водой и плавающими в нём настоящими лебедями, скорее всего походил на иллюстрацию к сказкам братьев Гримм. Аккуратно подстриженная лужайка заканчивалась причудливо подрезанной живой изгородью.

Это был прекрасный вид — словно оживший рисунок гобелена. Квинн поверил в рассказ о нацистском командире, который больше не смог оставаться прежним, после того как побывал у этих ворот. Это место не терпимо к насилию и жестокости…

«И всё же это не такое уж удобное место для жизни», — размышлял американец, шагая вслед за лакеем в ливрее. Они прошли несколько длинных коридоров, поднялись на два пролёта по лестнице, миновали, по крайней мере, одну галерею, узкие окна которой пропускали слишком мало света.

Его проводник постучал в тёмную дверь, произнёс несколько слов в образовавшуюся щёлку. Дверь открыли пошире, и о появлении Квинна было доложено с должной церемонией.

— Минхеер Квинн Андерс, хооге стаатсъюффер…

«Верховная государственная леди», — перевёл Квинн и подумал, что неужели ему придётся также обращаться к хозяйке. Он поклонился в сторону кресла с высокой спинкой, стоявшего у окна.

— Goeden Namiddag, минхеер.

— Добрый день, хооге стаатсъюффер, — ответил он и сделал несколько шагов, надеясь рассмотреть её получше.

Она рассмеялась, но не старческим смехом, а глубоко, с подлинным весельем.

— Государственная леди, jongeling? [Молодой человек, (голл.)] Этот титул ровно ничего не означает, просто я пережила многих своих сверстников и поэтому обладаю некоторым авторитетом в нашей общине. Для нации, которая гордится своим республиканским прошлым, мы проявляем странную любовь к громоздким титулам, не правда ли? Но, Катрина, принеси стул для минхеера. Здесь посветлее, и мы сможем разглядеть друг друга как следует. Подождите, минхеер, сейчас Катрина всё приготовит. Не шевелитесь. Я буду не в лучшем настроении, если часть моих шедевров упадёт от ветра, который вы поднимете.

Квинн послушно остался на месте, а тем временем маленькая седая женщина в сером шёлковом платье и с такой же серой кожей, словно

жизнь в этой полной теней крепости превратила и её саму в тень, отодвинула лёгкий столик, стоявший перед фрейле, на несколько дюймов вправо и поставила другое кресло с такой же высокой спинкой.

— Можете подойти!

Квинн, услышав этот властный голос, подумал, что подходить нужно, очевидно, низко кланяясь. Тем не менее он просто подошёл, неловко сел и увидел на столике перед хозяйкой множество кусочков разноцветной бумаги. За разговором хозяйка поглядывала на стол через большое увеличительное стекло и время от времени передвигала бумажки на большом чёрном подносе. Иногда с довольным кивком укладывала один кусочек на место, прижимала его и продолжала перемещать другие.

Её прекрасные изящные руки, цвета слоновой кости, были совсем не похожи на руки старухи. Квинн догадывался, что владелица, вероятно, гордится ими. Он убедился и в том, что Йорис был прав. Фрейле Матильда никогда не была красавицей. В то же время её узкое худое лицо с заострённым подбородком, орлиным носом и пристальным взглядом, показалось ему знакомым. Он попытался вспомнить, где мог видеть его раньше.

Квин даже сообразил, что масса рыжих, поразительно рыжих локонов, покрывавших голову, искусственная. Но даже эта подробность соответствовала его воспоминаниям. Парик на узком, оживлённом и умном, высокомерном лице… Высокомерное… вот ключевое слово! Да ведь это английская королева Елизавета Первая, добрая старая Бесс! И не успев осознать, что делает, Квинн произнёс это имя вслух.

Пальцы хозяйки застыли, она пристально посмотрела на посетителя. Он мгновенно покраснел. Её тонкие губы изогнулись в усмешке.

— Добрая старая Бесс, — повторила она по-английски. — И брат Рейли…

У него перехватило дыхание.

— Старк…

— Капитан Старк Андерс, — продолжил резкий голос. — Да, он сидел в этом самом кресле. Да, Рейли… Для Дрейка он слишком воспитан, а для Сидни недостаточно чувствителен. Сидел здесь и развлекал старую женщину… Старался оживить её память. А теперь пришли вы… Вы, Андерсы, настойчивы. Вас тоже привлекло сюда сокровище епископа?

— А что вам сказал Старк?

Она опять рассмеялась.

— Сообщил всё, что я хотела знать. И вы тоже расскажете, jongeling. Стернлитцы, возможно, исчезли, но их сокровища продолжают приносить горе. А что вы скажете мне?

И Квинн, не задумываясь, рассказал всё — от появления троянского коня до своего приезда в Шато дю Дам. Он опустил только детали своего отъезда из Дордрехта и подпольную деятельность, свидетелем которой оказался. Пока он рассказывал, серая Катрина придвинула ещё один маленький столик и ставила на него многочисленную посуду для чая, которую принимала у лакея.

— И вот я пришёл к вам… — закончил Квинн.

Длинные пальцы подобрали ещё один клочок цветной бумаги и уложили его на чёрном подносе. Фрейле опустила увеличительное стекло с видом человека, принявшего важное решение.

— Катрина! Чай.

Квинн принял чашку и блюдце. Посуда казалась такой хрупкой, что он был уверен: стоит ему чуть сжать пальцы — и она расколется. На столике были также тоненькие, с бумажный лист, кусочки хлеба, намазанные маслом.

Квинн выпил две чашки чая, съел три кусочка хлеба с маслом и большой кусок торта. Наконец фрейле снова обратилась к нему.