На острие
Шрифт:
— Хотелось крови?
— Хотелось, чтобы ты увидела меня в бою. Увидела, что я достоин тебя, что…
— Раздевайся!
Клинок с легким шелестом покидает ножны. Они сползают с него медленно, сантиметр за сантиметром открывая лунно мерцающую сталь.
Я совершала преступление: обнажить меч саро не смеет даже его жена! Только он сам. Или его господин…
Но
Сталь холодит бедро. Я вижу испуганный взгляд, но останавливаться не собираюсь
— возиться с завязками фуросики нет ни сил, ни терпения. Миг, и я остаюсь лишь в маски и носочках. Одно гибкое движение — стол даже не покачнулся, — и Кен не может оторвать взгляда от широко разведенных ног.
— Хочешь? — голос отказывается повиноваться, но хрип выходит таким чувственным! Я слышу это сама, а уж Кен…
Он подается вперед. Гибкий, сильный… Мышцы напрягаются под кожей, оживляя татуированного зверя. Он рычит, готовый взвиться из зарослей пионов, в которых прячет свою ярость.
Его останавливает сталь. Опалово мерцающему клинку уютно на моих бедрах. Он едва не мурчит, ласкаясь, но при этом острие хищно щерится в сторону Кена.
Он понимает.
Его член, и без того напряженный донельзя, теперь полыхает. Вены набухают, оплетая ствол толстой сеткой, а кожа, кажется, лопнет от малейшего прикосновения.
Шаг.
Второй.
Лезвие упирается в живот, но разве оно может остановить жаждущего саро? Кого другого — возможно. Но не Отани.
Царапина — пока не порез — пересекает низ живота. Но Кену все равно. Он двигает бедрами, наплевав на опасность, на боль, на все…
Отани врывается в меня с таким напором, что клинок едва не выскальзывает из враз ослабевших рук.
Крепкие руки на ягодицах. Глубокие, сильные толчки… Я едва могу контролировать меч, чтобы красные полосы на коже не превратились в глубокие раны. А Кену, кажется, все равно! Он двигается, забыв обо всем на свете. Все, что для него существует — это точка, в которой соединяются наши тела.
Для меня тоже. И, что самое интересное, совесть меня не гложет. Я — дитя Клана. Я — хозяйка Клана, а у саро свои отношения со смертью. Траур — не причина отказаться от радостей жизни, ибо живое — живым. А мертвым все равно. Главное, их должны помнить.
— Кен?
Не слышит. Повышаю голос, заставляя мужа вырваться из урагана удовольствия. И от этого мое собственное — только острее, ибо что пьянит больше, чем власть? Особенно — власть над мужчиной?
— Какие у нас планы на будущее?
Взгляд с трудом фокусируется на мне:
— Я бы послушал, чего хочет… наследница… первого… Клана. Но если… ты спрашиваешь… обо мне… Для… начала… разберусь… с одним… очень наглым… типом. Ты его знаешь… Господин Би…
О, как мне это нравится! И это обещание отомстить, и то, что давая его, Кен не переставал двигаться. Напротив, с каждым словом он все сильнее вонзался в меня, наполняя целиком.
— А еще? — не застонать тяжело. Но вести такие разговоры оказалось интереснее.
Я ошибалась: возбуждает не только власть над мужчиной. Решение судеб мира во время секса столь же остро!
— Собью спесь с Менети. Второе место для их клана слишком высоко. На какое сместить? Третье? Пятое?
— Думаю, седьмое подойдет лучше, — вспоминаю нежданных союзников.
— Значит, седьмое. Но сначала укреплю собственный Клан…
Вот зачем он заговорил об этом? Я вспоминаю собственные обязанности:
— Почему-то мне кажется, что с рождением наследника эта проблема сама рассосется…
— Думаешь? — в черных глазах заплясали чертенята. — Тогда… начнем прямо сейчас?
Я все-таки роняю этот проклятый меч. В тот самый момент, как тело сводит сладкая судорога. Невозможно думать о чем-то другом…, когда для тебя зажигают звезды, разве что о том, как красив мой муж во время оргазма.
Конец