На острове Колибрия
Шрифт:
По-видимому, сидеть дольше было бесполезно. Копперсвейт встал.
– Барон, – сказал он, – с моей стороны было бы нескромностью, если бы я вам ответил.
– Это ваше последнее слово? – спросил премьер.
– Совершенно верно, – сказал Билли. Барон поклонился. Билли ответил поклоном.
– А теперь, – осведомился барон Раслов, – могу ли я сказать два слова вашему шефу?
На стене болтался шнурок старомодной сонетки. Копперсвейт дернул его.
Пока слуга ходил звать Доббинса, в комнате царило молчание. Но когда появился несколько растерянный мистер Доббинс, Раслов, не переставая улыбаться, тотчас заговорил:
– Мистер Доббинс, я счастлив видеть вас, но должен отложить изъявление своего удовольствия до более благоприятного случая, который, я надеюсь, скоро представится. Вы, конечно, знаете, что правительство той страны, куда назначается представитель, может протестовать против кого-либо из сопровождающих его лиц, и притом без указания причин. Такие протесты не считаются оскорбительными и их принято уважать.
– Да… гм… да, конечно, – пробормотал Доббинс, он нервно теребил свои тщательно нафабренные усы.
Тут наконец улыбка Раслова иссякла.
– Сэр, если вы немедленно не отошлете вашего предприимчивого молодого атташе назад в Америку, мое правительство протелеграфирует колибрийскому представителю в Вашингтоне, чтобы он обратился в ваш департамент иностранных дел с просьбой об его отозвании.
Глава XI. Блеск золота
Растерянный взгляд Доббинса сказал Билли: «Говорил я тебе!» Самому же Доббинсу его сердце шептало: «За этим безусловно кроются серьезные неприятности. Публичная сцена с принцессой, потом этот пакет и то, как он его получил!… Это опасно. Совершенно непредвиденное осложнение и – по его вине, по вине этого мальчишки… Это освобождает меня от всяких данных ему обещаний. Для его же пользы надо отослать его домой: там по крайней мере он будет в безопасности… Мой долг… Да, это опасная история: человек с такой носовой перегородкой, как у барона, не может быть честен».
Поэтому вслух Доббинс объявил:
– Премьер имеет право этого требовать, Копперсвейт. Значит…
Билли с небрежным видом закурил папиросу, но он был более взволнован, чем показывал. Он ожидал от барона только жалобы на свое поведение.
– Дядя Фред, вы знаете, почему этот человек…
– Пожалуй, мне лучше… гм… не знать официально. Дело обстоит просто: если колибрийское правительство по какой бы то ни было причине протестует против тебя, ты должен уехать. (Насколько отличался этот разговор от нью-йоркской беседы с графом Ласковацем!) Боюсь, что из этого затруднения нет другого выхода.
Барон с улыбкой поддакивал этим словам.
– Я полагаю, – с внезапной решимостью воскликнул Билли, – что другой выход есть!
– Что-о? – выразил свое недоумение мистер Доббинс.
Барон только поднял брови.
– Что такое? – вторично спросил Доббинс.
В простенке между окнами приемной стоял старенький письменный столик.
– Выход в этом направлении, – сказал Билли и подошел к столику.
В стареньком столике неожиданно нашлось все нужное – перья, чернила и бумага. Стройная фигура Копперсвейта склонилась над бюваром. Его широкие плечи загородили бумагу, на которой он черкнул несколько строк и поставил свою подпись.
– Барон! – сказал он, возвращаясь. – Вы понимаете в дипломатии гораздо больше меня или мистера Доббинса: вы вполне уверены, что я должен покинуть службу?
Барон с чрезвычайно довольным видом ответил:
– Вы должны или отказаться от занимаемой вами должности в американской дипломатической службе, или же – мне очень неприятно это сказать – вас к этому принудят.
– Выставят, – поправил Билли. – По-американски это называется «выставить», хотя впервые это слово в таком смысле использовал еще Шекспир. Итак, как лицо, принадлежащее к персоналу мистера Доббинса, я должен подать в отставку и уехать, или же меня выставят и я уеду. Ну, а что если бы я не принадлежал к его персоналу? Что если бы я был просто обыкновенным американским гражданином? Мистер Доббинс, дядя Фред, вот моя отставка: я ухожу с должности и… остаюсь!
– Как? Что?! – Доббинс подскочил на стуле. – Что ты еще выдумаешь?
Барон Раслов тоже был явно озадачен. Но, покачав головой, он сохранил свой неизменный сладкий вид.
– Мистер Копперсвейт, я преклоняюсь перед вашей изобретательностью. Но, право, климат Колибрии, как помнится, было сказано не то мистеру Доббинсу, не то вам, крайне вреден для людей определенного типа. Вы принадлежите к этому типу.
– Я принадлежу к неиммунизированным людям? – усмехнулся Билли.
– Дипломатическая служба, – вздохнул барон, – является единственной известной профилактикой. – Он направился к двери. – Мистер Доббинс, я искренне советую вам употребить все ваше влияние на вашего храброго соотечественника.
Он вышел. Билли первый спохватился позвонить слуге, чтобы проводить его.
Затем оба американца – они уже не были начальником и его секретарем – остались в приемной одни. Доббинс, казалось, старался вырвать с корнями свои усы.
– А ты, – крикнул он своему бывшему подчиненному, – ты еще уверял, что все неприятности кончились!
– Не унывайте, – сказал Билли и похлопал своего старшего друга по плечу. – Они и кончились – в отношении вас.
– Кончились? – чуть не плача, повторил Доббинс. – Кончились, когда ты добровольно отказался от неприкосновенности, которую тебе давала принадлежность к миссии?
– Дипломатическая неприкосновенность не много значит в Колибрии, – возразил Копперсвейт. – А кроме того, – добавил он, – вы сами видели, что мне ничего не оставалось, как добровольная или принудительная отставка.
Большинство людей, когда чувствуют, что их побили в споре, возвращаются к своей исходной предпосылке и начинают все сначала. Это кажется им более достойным, чем сдача позиций. Так поступил и Доббинс.
– Кончились! – иронически воскликнул он. – Если кончилась моя ответственность за тебя перед департаментом иностранных дел, то ты лишь удвоил мою ответственность перед твоей семьей.
– Вы считаете меня несовершеннолетним?
– Я не считаю тебя достигшим того возраста, когда люди становятся благоразумными, и сомневаюсь, чтобы ты когда-либо его достиг. – Затем Доббинс оттаял. – Послушай, Билли, тебе необходимо уехать!
Память Копперсвейта перенесла его в кафе «Колибрия» на Ректор-стрит, а оттуда перепрыгнула в литерную ложу Национального оперного театра во Влофе.
– Я должен остаться, – упрямо, но более мягким тоном произнес он.
– Это опасно.
– Я так не думаю.