На острове нелетная погода
Шрифт:
— Вот как? — удивленно сказала она. — Что выскажете обо мне еще?
— Могу сказать, что вас хорошо встретят, будут уважать, но вы здесь не приживетесь. Дальневосточный климат не для вас.
Девушка усмехнулась:
— Вот теперь вы ошибаетесь. Либо из-за слабой наследственности, либо из-за того, что были неприлежным учеником у бабушки…
В гостинице мы заполнили листки прибывающих. Вечером ужинали в ресторане за одним столом. Утром она поехала в горздрав за назначением, а я, пожелав ей хорошо устроиться, — в Вулканск.
В первую же субботу после этого мы с Юркой разыскали ее. Инна устроилась
Втроем мы бродили по городу, смотрели кино, а вечером пошли в Дом офицеров на танцы.
Наше знакомство продолжалось, но мир ее для меня был загадкой, такой же трудной и интересной, как когда-то небо. Чтобы разгадать небо, нужны были сила, упорство и дерзость, здесь же требовалось что-то другое. Рядом с Инной я чувствовал себя скованно и неуверенно: Инна красива, начитанна, хорошо разбирается в живописи и музыке. У меня же обо всем этом знания не выходят за пределы школьных. В военном же училище нас учили другому. Внешностью я тоже не выделяюсь: среднего роста, чернявый, что и позволило мне выдать себя за внука цыганки, хотя в роду нашем таковых не было. Мешало мне стать на равную ногу с ней и то обстоятельство, что Инна была старше меня на два года. Юрка не раз подтрунивал надо мной:
— Тоже мне перехватчик! Такая цель, такие идеальные условия, а он никак на рубеж атаки не выйдет. Поверь, чтобы добиться победы над девушкой, тоже нужна дерзость. Придется тебе провозные дать.
— Обойдусь без инструктора.
— После пожалеешь. Женщины любят смелых и напористых.
— Не ставь ты Инну в один ряд со своими знакомыми.
— Святая наивность, — усмехался Юрка. — Робость мужчины перед женщиной делает его ее рабом.
Юрка любит похвастаться своим опытом по этой части, щегольнуть фразой. Но я прощаю ему эту слабость: он хороший товарищ и насмешничает беззлобно.
Отъезд в театр был назначен на пять вечера. В половине пятого мы с Юркой зашли за Геннадием с Дусей. Они были уже в сборе. Дуся сияла, как перед венцом: она впервые ехала в театр. Геннадий же хмурился, молчал, а пока надевал шинель и закрывал на ключ дверь, не раз тяжело вздохнул. Наверное, жалеет о затраченном времени. Вот человек, прямо-таки фанатик. За что возьмется или что ему поручат — в лепешку расшибется, а добьется своего. И откуда у него такое упорство, такая старческая расчетливость? Ему, как и нам, двадцать три года, но в выходной мы никак не можем усидеть за учебником, он же просиживает часами.
На наши холостяцкие развлечения он смотрит неодобрительно, словно пора его юности давно миновала и холостяком он никогда не был.
К автобусу, который поджидал нас около клуба, мы пришли одними из первых. На задней скамейке сидели лишь старший лейтенант Кочетков да его ведомый лейтенант Винницкий. Мы с Юркой сели с ними рядом, а Геннадий с Дусей впереди нас.
Потом появился Дятлов со своей женой, такой же невысокой и угловатой, как и он сам, за ними — еще пара и еще. Автобус быстро заполнился. Свободной оставалась первая скамейка. На ней будет сидеть старший — майор Синицын.
Ровно в пять к автобусу подъехал командирский газик. Мельников вошел вовнутрь и окинул нас взглядом. На нем папаха, парадная, стального цвета, шинель, из-под которой видны темно-синие брюки с острыми,
По внешнему виду командира можно было безошибочно заключить, что этот человек любит во всем чистоту, аккуратность, порядок. В первый день приезда мы обратили внимание на ровные, очищенные от снега и посыпанные песком дорожки. Вокруг штаба и казарм — покрашенная изгородь, всюду около дверей щетки для обуви. Такого у нас не было даже в училище.
Потом, когда мы увидели Мельникова, поняли, откуда это идет. Костюм на нем был без единой складочки, словно только что из ателье, лицо выбрито до синевы. Таким мы видели его всегда. Таким он стоял перед нами и теперь.
— Все в сборе? — спросил он.
— Синицына нет еще, — ответил за всех Дятлов.
Мельников глянул на часы.
— Начальство задерживается, — сказал он как-то равнодушно. Трудно было понять, осуждает он майора или оправдывает. Он остановил взгляд на первом сиденье и о чем-то задумался.
Кстати, к задумчивости полковника мы привыкли, как и к его отутюженному костюму. Иногда он так задумывался, что становился рассеянным. Рассказывали такой случай. Однажды Мельников после полетов сел в автобус (газик его был в ремонте). Сел на переднее сиденье и задумался. Рядом оставалось свободное место. Пришел комэск третьей, подполковник Макелян, и спросил:
— Разрешите сесть, товарищ полковник?
— Разрешаю, — ответил Мельников. — Доложите, как шасси.
Автобус задрожал от хохота. Летчики решили, что Мельников сострил. Но когда они увидели его недоуменный взгляд, поняли, в чем дело. Смех оборвался.
— Фу ты черт, — выругался Мельников, — совсем зарапортовался. Садись, садись, старина. — И он услужливо подвинулся к стенке.
Видимо, из-за рассеянности при всем его летном таланте и командирском авторитете он выше командира полка не дослужился. Правда, говорили, что рассеянным и задумчивым он стал лет десять назад, когда по его вине произошла катастрофа, но, как бы там ни было, летал он отменно. В небе и на КП, когда руководил полетами, рассеянным его никто не видел.
В автобусе воцарилась тишина. Все с интересом наблюдали за Мельниковым и чего-то ждали. Мне стало жаль командира, хотелось как-то оградить его от очередной оплошности. Но полковник не нуждался в моей помощи. Он поднял голову, еще раз глянул на часы и повернулся к шоферу. Я понял, какое решение он принял. В это время в автобус вошли Синицыны. Мельников пропустил их, не сказав ни слова, вышел.
Жена Синицына, круглолицая красивая брюнетка, извинилась за опоздание. Комэск сел с ней рядом молча. Лицо его было холодно и непроницаемо, и не потому, что испортил настроение полковник: такое выражение было присуще ему, как задумчивость Мельникову.
Синицына командир полка не особенно жалует, несмотря на то, что в их характерах много общего: оба немногословны, открыты, несколько суховаты, знают себе цену. Последнее, пожалуй, и лежало между ними водоразделом. Мельников отличный практик, но не особенно силен в теории. Синицын же наоборот, летает хуже, зато знаний у него — палата. Разборы полетов и постановка задач у нас — это сущие академические занятия. Поэтому не случайно какой-то остряк окрестил нашу эскадрилью академией.