На острове нелетная погода
Шрифт:
— Нет, не нужно. Из своих двадцати лет она девять прожила под покровительством невестки, теперь вот — мужа…
Из рассказов Инны я знал, что Светлана в девять лет осталась сиротой и ее забрал к себе старший брат, преподаватель высшего авиационного училища, в котором учился Лесничук. Там они и познакомились. Жена брата была своенравной и деспотичной женщиной. Она заставляла Светлану делать всю домашнюю работу. Лесничук, бывая у своего учителя, видел, как трудно живется девушке и пожалел ее. Когда ему присвоили офицерское звание, он сделал ей предложение и увез от брата. Не знаю, любил ли он ее, но жили они дружно. Что же касается Светланы, то она боготворила своего избавителя и нежно ухаживала за мужем.
— Согласись, невестка и муж — разница большая.
— Неужели
— Она любит его, — стоял я на своем.
— Дуся тоже любила Геннадия, — грустно сказала Инна. — И что из этого вышло?
Последним доводом она, как говорится, положила меня на лопатки. Тут возразить было нечего, я сам не раз убеждался, что любовь насилия не терпит, вернее, терпит до поры до времени. Правда, я не мог сравнить Геннадия с Лесничуком, а Светлану с Дусей — слишком разные были эти люди, — но разве можно сказать заранее, кто на что способен. Не зря говорится: чтобы человека узнать, надо с ним пуд соли съесть. А с семьей Лесничука мы знакомы чуть более года.
За разговором мы незаметно поднялись по тропинке на седловину, и взору нашему предстала удивительная картина: вдоль ущелья будто выстроились каменные идолы со страшными человекоподобными рожами, то злыми и недовольными, то равнодушными и умиротворенными.
— Вот это и есть Долина привидений, — сказала Инна, обводя взглядом каменные изваяния. — Без тебя я и днем ее рискнула бы сюда зайти. — Она вздрогнула, и на коже обнаженных рук выступили пупырышки.
Только теперь я заметил, как похолодало: откуда-то сверху падал холодный и жесткий ветерок, будто в квартире поздней осенью с обеих сторон открыли окна и неприятный сквознячок загулял по комнатам, обдавая тело колючей стынью. Хорошо, что Инна предусмотрительно прихватила спортивные костюмы, лежавшие у меня в сумке; мы нашли укромное местечко — импровизированную беседку со столом и стульями из камней — и сели переодеваться.
— Выше подниматься не будем, — сказала Инна, расстилая на порыжевшей траве плед и доставая целлофановые пакеты с персиками и яблоками.
— Ты устала?
— Нет. Просто мне здесь понравилось: и море видно, и Алушту, и хочется побыть с тобой вдвоем под охраной этих идолов. Тебе нравится?
Мне нравилось. Место уютное, уединенное и пейзаж великолепный: слева на фоне гор — каменные чудовища; справа, внизу, откуда мы пришли, на берегу ослепительно синего моря — белые корпуса санаториев, домов отдыха; совсем рядом — небольшие колючие кусты шиповника с огненно-оранжевыми ягодами, кизила и барбариса; а чуть подальше, на склоне, виднеются деревья покрупнее — дикая черешня, грецкие орехи, дикие груши и яблони; еще ниже, на искусственно созданных террасах, раскинулись колхозные сады и виноградники. Красивое место. И все-таки дальневосточные сопки нравились мне больше. И более буйной и разнообразной растительностью, и первозданностью, а значит, и таинственностью — там на каждом шагу тебя поджидает что-то новое, чего ты раньше не видел и о чем, быть может, никогда не слышал.
Я сказал об этом Инне.
Она шаловливо помотала головой:
— Это в тебе проснулся дикарь. Зато здесь можно без всякой опаски отдохнуть. Иди ко мне, и посидим рядом…
Я опустился на плед. Инна полулежала, опершись на локоть. Лицо от ходьбы и крутого подъема раскраснелось, на лбу выступили бисеринки пота; глаза смотрели на меня ласково, и в темных зрачках будто горели два маленьких солнца. Я наклонился и поцеловал ее в прохладные губы. Инна легла на спину, подложив под голову руки, и стала смотреть в небо, о чем-то задумавшись. А я продолжал рассматривать ее лицо: тонкие, плавно выгнутые дуги бровей — признак спокойного, уравновешенного характера, — прямой, с чувственным вырезом ноздрей нос, круглый, с ямочкой подбородок. Она все так же красива, моя Инна, невольно подумал я, все так же нежна и мила. Кожа лица гладкая, без единой морщинки, как вот у того персика, что лежал на целлофановом пакете рядом с пледом.
С подбородка взгляд сполз на шею. И снова в глаза мне бросилась тоненькая, едва заметная морщинка. Невольно вспомнилась потрясшая своей точностью,
Неужели этот роковой шнурок обвил уже самую красивую, самую дорогую для меня, Иннину, шею?
Мне стало как-то не по себе. Я обнял Инну и стал целовать ее губы, подбородок, шею. Она ответила мне такими же горячими и волнующими поцелуями, потом уложила с собою рядом, склонилась надо мной и спросила:
— Знаешь, почему мне здесь нравится?
— Нет.
— Потому что тебя не забирают у меня твои самолеты.
— Ты ревнуешь меня к самолетам?
— Да, — ответила Инна вполне серьезно. — Когда ты уходишь на полеты и долго не возвращаешься, мне вдруг становится страшно: а вдруг с тобой что случилось…
Инна не угадала. Случилось не со мной, а с ней…
Воспоминания так растревожили мою душу, что идти к Лесничуку расхотелось. Я забрался в ванну, принял холодный душ и улегся в постель. А рядом стояла неразобранная кровать Инны…
Отпуск мы провели с ней как медовый месяц. Все было прекрасно: и чистое южное небо, и теплое гостеприимное море, и крымское изобилие фруктов, и интересные экскурсии по побережью — в Ялту, Евпаторию, Бахчисарай. Радость нашу и приятные впечатления постоянно поддерживала мысль, что у нас будет ребенок, сын или дочка. Мы даже не гадали, кто это будет, нам было все равно — сын или дочь, мы заранее были счастливы от одной мысли, что скоро станем отцом и матерью. Инна всегда была со мной нежна и ласкова, а в тот месяц ее любовь буквально выплескивалась, как бурная река в период весеннего половодья, как пламя костра, не только обогревшего и накормившего путника горячей пищей, но и вселившего в него силы и уверенность, что путь им избран правильный и что он, несомненно, дойдет до намеченной цели. Я тогда и предположить не мог, что река эта может так быстро пересохнуть, что костру гореть осталось совсем немного. А Инна словно чувствовала это и отдавала мне свою любовь до донышка. К концу отпуска она загорела до шоколадного цвета и стала еще красивее.
Вернулись из отпуска мы отдохнувшие, полные сил и энергии.
…В то утро я, как обычно, направился на полеты, а Инна — в свою сельскую больницу.
— Я, наверное, сегодня немного задержусь, — предупредила она. — Надо съездить во Владимировку, посмотреть, как там моя подопечная.
Подопечной у Инны во Владимировке была старая Юркина знакомая, учительница-нанайка. Летом ей сделали сложную операцию, и время от времени Инна навещала ее, следила, как обстоит дело. Потому вечером я не ждал Инну рано. Переоделся, привел себя в порядок и стал готовить жене ужин. Правда, кулинарные мои способности были довольно скромны, но почистить и пожарить картошку я мог превосходно. Еще проще было приготовить омлет с сосисками — Инна в еде была неприхотлива, — но я не знал, когда она придет. А холодный омлет — это уже не еда.
Я засучил рукава и неторопливо стал чистить картошку, слушая радио. Передавали «События в мире». Израильтяне под покровительством Соединенных Штатов Америки бесчинствуют в Ливане, английская армада военных кораблей движется к Мальвинским островам, между Ираном и Ираком снова разгорелись ожесточенные бои… Президент Рейган требует от конгресса увеличения бюджета на военные расходы…
Недолго продержалось потепление международной обстановки. Особенно это сказывается здесь, у границ нашей Родины. Снова зачастили вдоль Камчатки и Сахалина иностранные военные корабли и авианосцы, а в небе, как по коридору, от Чукотки до Японии курсируют американские воздушные разведчики системы АВАКС с новейшей аппаратурой обнаружения, слежения и наведения. Не очень-то дружественно ведут себя и наши восточные соседи: в их порты часто заходят атомные подводные лодки стран НАТО, на аэродромах производят посадку бомбардировщики с ядерным оружием на борту…