На отмелях
Шрифт:
Даман с тонкой улыбкой продолжал:
— Но он награждает людей по своей воле и дает успех даже тем, кто не принадлежит к истинной вере.
— Раз такова воля Аллаха, ты не должен питать злобы к ним в своем сердце.
Тихое восклицание: «Против этих-то людей!»-и пренебрежительный жест смуглой худой руки из-под складки плаща были почти понятны миссис Треверс, Таким выразительным презрением дышали они. Лингарду они обрисовали еще яснее характер союзника, добытого для него дипломатией Белараба. Но это высокомерное равнодушие не вполне успокаивало его. Он больше верил эгоизму людей. Даман согласился помогать ему только потому, что рассчитывал получить богатство и почетный пост в отвоеванном королевстве. Его отец и дед (о которых Иоргенсон писал, что их повесили ради примера двенадцать лет тому назад) были друзьями султанов, советниками правителей, богатыми купцами, финансировавшими пиратские экспедиции. Из чувства ненависти Даман стал добровольным изгнанником и жил в каком-то уединенном убежище, пока Белараб не извлек его оттуда.
В немногих словах Лингард объяснил Даману, что его воинам не грозит никакой опасности, пока они не будут ничего предпринимать против застрявшей на мели яхты.
Как и предполагал Лингард, захват пленников был вызван страхом и желанием обезопасить себя заложниками на случай возможных осложнений.
Застрявшая яхта вызывала у Дамана подозрения. Ему казалось, что теперь нарушена тайна, окутывавшая эти места. Ведь вообще верить белому человеку, хотя бы и совсем оторвавшемуся от своего народа, настоящее безумие. В данном случае, может быть, это был просто заговор, имевший целью запутать Дамана. Бриг Лингарда представлялся ему могущественным орудием войны. Даман растерялся и захватил двух белых в заложники, но, не доверяя своим диким воинам, поспешил передать их под охрану Белараба. Отсутствие Белараба, отказ Иоргенсона немедленно передать ему обещанные припасы и амуницию, положение дел в поселке — все это нагоняло на него смутный страх. А теперь еще белый человек одной силой своей речи добился обратной выдачи пленников. Даман был изумлен и испуган таким влиянием. Он прожил долгие годы отшельником в одном из самых диких уголков архипелага, и теперь ему казалось, что он со всех сторон опутан интригами. Но такой союзник, как Лингард, представлял большую цену, и Даман вовсе не хотел с ним ссориться. Поэтому он пока решил поверить Лингарду на слово, что ничто не грозит его людям, расположившимся на отмели. Он внимательно слушал и точно запоминал медленные речи Лингарда. Сила этого безоружного великана казалась ему огромной. Он тихо склонил голову.
— Аллах наше прибежище, — пробормотал он, подчиняясь неизбежности.
Миссис Треверс он представлялся не живым человеком, а хорошим этюдом, фантастическим образом свирепой и утонченной души, который яркими красками набросал художник. Его тонкая полуулыбка была необыкновенна, острая, как наточенная сталь, проницательная до боли. Весь двор теперь был во власти палящего солнца и населен тенями: очертания фигур, оттенки их одежд сразу выцвели под его беспощадными лучами. Даже коричневые крыши и стены и те ослепительно сверкали. Даман отошел в сторону и перестал улыбаться. Миссис Треверс, опершись на руку Лингарда, пошла вперед среди жгучего зноя, такого сильного, что его как будто можно было обонять, щупать рукой, пробовать на язык. Она точно плыла в нем, поддерживаемая Лингардом.
— Где они? — спросила она.
— Они идут за нами, — отвечал Лингард. Он был так уверен в выдаче пленников, что даже ни разу не оглянулся, пока они не дошли до лодки. Группа воинов раздалась направо и налево, и мистер Треверс с д'Алькасером выступили вперед, странные и нереальные, словно свои собственные двойники.
Мистер Треверс не дал понять ни одним жестом, что он замечает присутствие жены: очевидно, это было ему очень неприятно. Д'Алькасер шел улыбаясь, с таким видом, точно он находился в салоне.
С немногими веслами, тяжелая европейская лодка медленно двигалась по воде, казавшейся бледной и сияющей, как небо над ней. Иоргенсон поместился на носу. Остальные белые — на задних банках, причем освобожденные пленники посредине. Вдруг Лингард заговорил:
— Я должен вас предупредить обоих, что дело еще не кончено. Вас отпустили под мое честное слово.
Мистер Треверс отвернулся. Д'Алькасер вежливо слушал. В течение всего пути не было больше произнесено ни одного слова.
Оба пленника взошли на корабль первыми. Лингард остался сзади, чтобы помочь миссис Треверс подняться по трапу. Она крепко пожала ему руку и, взглянув ему в лицо, проговорила:
— Это был удивительный успех.
Его восхищенный взгляд оставался некоторое время неподвижным, как будто она ничего не сказала. Затем он восторженно прошептал:
— Вы понимаете все.
Она отвернулась от него и должна была высвободить свою руку, которую он не отпускал. У Лингарда кружилась голова, точно он падал с огромной высоты.
Миссис Треверс, остро чувствуя, что за нею стоит Лингард, смотрела на лагуну. Немного времени спустя Лингард сделал шаг вперед и, подойдя к поручню, стал рядом с ней. Миссис Треверс продолжала смотреть на воду, отливавшую под лучами заката темным пурпуром.
— Почему вы избегаете меня с тех пор, как мы вернулись из ограды? — глухо спросила она.
— Мне нечего вам рассказать, пока не приедут с новостями раджа Хассим и Иммада, — таким же голосом ответил Лин гард. — Удалась ли Хассиму его миссия? Подействуют ли на Бс лараба его доводы? Согласится ли он выйти из своей скорлупы? Скоро ли вернется Хассим? Все это неизвестно… Оттуда до ме ня не доходит ни звука. Может быть, Белараб тронулся в путь два дня тому назад и теперь приближается к поселку. Может быть, он расположился станом на полдороге под влиянием какого-нибудь минутного каприза. А может быть, он теперь уже в поселке. Что мы его не видели, это ничего не значит. Дорога от холмов проходит не около бухты.
Он нервно схватил подзорную трубу и направил ее на потемневшую ограду. Солнце уже спустилось за леса. На светло-зеленой кайме нижнего края неба контуры древесных вершин отсвечивали золотом. Вверху бледный пурпур зари переходил в темную лазурь вечернего неба. Вечерние тени сгустились над лагуной, опускаясь на борта «Эммы» и на дальний берег. Лингард положил трубку.
— Мистер д'Алькасер тоже почему-то избегает меня, — сказала миссис Треверс. — Вы с ним очень подружились, капитан Лингард.
— Да, он очень приятный человек, — рассеянно проронил Лингард, — но иногда он говорит странные вещи. Вчера он, например, спросил, есть ли тут игральные карты, а когда я спросил, — чтобы что-нибудь сказать, — любит ли он карточную игру, он рассказал мне, с этой своей улыбкой, вычитанную им историю об осужденных на смерть узниках, которые перед казнью играли в карты со своими тюремщиками, чтобы скоротать время.
— А вы что сказали?
— Я сказал, что карты, должно быть, есть; Иоргенсон должен знать. Потом спросил, не смотрит ли он на меня, как на тюремщика. Он стал очень жалеть и извиняться, что рассказал этот анекдот.
— Это было жестоко с вашей стороны, капитан Лингард.
— Это у меня вырвалось ненарочно, и мы тут же посмеялись.
Миссис Треверс оперлась о поручень и опустила голову на руки. Каждая поза этой женщины почему-то глубоко действовала на Лингарда. Он вздохнул. Наступила долгая пауза.
— Я очень хотела бы понимать слово в слово то, что говорилось в то утро.
— В то утро? — повторил Лингард. — В какое утро?
— Когда я шла из поселка Белараба во главе процессии, капитан Лингард, под руку с вами. Мне представлялось, что я иду по блестящей сцене в какой-нибудь роскошно поставленной опере, которую зрители смотрят с замиранием. Вы не можете себе представить, каким нереальным все это казалось и как сама себе я казалась выдуманной! Совсем как в опере…