На отмелях
Шрифт:
— Вы обвиняете меня в глубоком девическом двоедушии, in так ли? — тихо спросила она.
Горячий и неподвижный воздух комнаты был точно весь на душен тонким ароматом, исходившим от распущенных волос миссис Треверс. Мистер Треверс уклонился от прямого ответ;i на вопрос, показавшийся ему грубым и даже не совсем прилич ным.
— В то время я, вероятно, был немного выбит из колеи и не обнаружил должной проницательности и рассудительности, отвечал он. — Тогда мне не хватало критических способно стей, — признался он. Но, даже делая это признание, он не взглянул на жену и потому не заметил легкой улыбки, заиграв шей на губах миссис Треверс. Скептицизм этой улыбки был так глубок, что его нельзя было выразить ничем, кроме легчайшего намека. Поэтому миссис Треверс ничего не сказала, и мистер Треверс продолжал, как бы думая вслух:
— Конечно, ваше поведение было безупречно. Но вы соста вили себе ужасную репутацию, — вас считали надменной, насмешливой. Вы вызывали недоверие в лучших людях и никогда не были популярны.
— Я скучала, — проговорила миссис Треверс, точно припоминая и по-прежнему подпирая голову рукой.
Мистер Треверс вдруг вскочил с матросского ящика, словно укушенный осой, однако все же сохраняя до известной степени свою медлительную важность.
— Суть в том, Эдита, что вы в душе примитивны.
Миссис Треверс встала и, поправляя волосы неспешным движением рук, задумчиво проронила:
— Не вполне цивилизована.
— Не вполне дисциплинированы, — поправил мистер Треверс, подумав.
Миссис Треверс опустила руки и обернулась к мужу.
— Нет, уж во всяком случае не это, — со странной серьезностью возразила она, — Я самое дисциплинированное существо на свете. Я готова сказать, что моя дисциплинированность не останавливалась ни перед чем, кроме разве самоубийства. Но вы вряд ли меня поймете.
На лице мистера Треверса показалась легкая гримаса.
— Я и не буду пытаться вас понять, — сказал он. — Это похоже на то, что мог бы сказать варвар, ненавидящий утонченность и сдержанность более благородной жизни. У вас это звучит как намеренно дурной тон. Я вообще часто удивлялся вашим вкусам. Вы всегда любили крайние мнения, экзотические костюмы, отчаянные характеры, романтических людей — вроде д'Алькасера…
— Бедный мистер д'Алькасер… — прошептала миссис Треверс.
— Человек без всякой идеи о долге и полезности, — сердито проговорил мистер Треверс, — Почему вы его жалеете?
— Почему? Да потому, что он очутился в этом положении исключительно благодаря своей любезности. От своего путешествия с нами он не мог ждать ни политических, ни каких-либо иных выгод. Вы, вероятно, пригласили его для того, чтобы нарушить наше одиночество, которое начинало становиться вам скучным.
— Я никогда не скучаю, — объявил мистер Треверс. — Д'Алькасер, по-видимому, принял приглашение с радостью. И, кроме того, он испанец, а потому трата времени для него ничего не значит.
— Трата времени! — с негодованием повторила миссис Треверс, — За его любезность ему, может быть, придется поплатиться жизнью.
Мистер Треверс не мог скрыть своего гнева.
— Ах, я и забыл ваши нелепые страхи, — сказал он, стиснув зубы, — Д'Алькасер — испанец, и ничего больше. К этому подлому фарсу он относится совершенно равнодушно. У вырождающихся рас есть своя особая философия.
— В этом положении он проявляет большое достоинство.
— Не знаю, где тут достоинство. По-моему, это просто недостаток уважения к самому себе.
— Почему вы так думаете? Только потому, что он спокоен, вежлив и осторожен в своих суждениях? Что касается вас, Мартин, то позвольте мне вам сказать, что ваши злоключения вы сносите не очень-то хорошо.
— Я не привык к этому манерничанью, которое так любят иностранцы, и вовсе не намерен скрывать свои чувства.
— Вы просто злитесь, — сказала она.
Миссис Треверс обернулась и посмотрела мужу в лицо.
Мистер Треверс слегка тряхнул головой, как бы пропуская это слово мимо ушей.
— Я оскорблен, — заявил он.
В его тоне послышалось что-то вроде настоящего страдания.
— Уверяю вас, — сказала миссис Треверс серьезно (она была сострадательна), — что этот странный Лингард совершенно не представляет себе, насколько вы значительное лицо. Он не знает ни вашего общественного положения, ни вашего политического влияния, ни ваших планов.
Мистер Треверс стал слушать с некоторым вниманием.
— А разве вы не могли бы ему это рассказать? — спросил он.
— Это было бы совершенно бесполезно. Он думает только о своем собственном положении и о своем влиянии. Он вышел и i низшего класса…
— Он — животное, — упрямо проговорил мистер Треверс.
Муж и жена с минуту глядели друг другу в глаза.
— Да, — медленно произнесла миссис Треверс, — я ведь и за была, что вы решили не скрывать ваших чувств, — В ее голосе послышалась нотка презрения. — Но знаете, что я вам скажу? Миссис Треверс приблизила голову к смотревшему на нее блед ному небритому лицу. — Я думаю, что при всем вашем слепом презрении вы достаточно хорошо понимаете этого человека и потому отлично знаете, что можете предаваться вашему негодо ванию с полной безопасностью. Слышите? С полной безопас ностью.
Она сейчас же пожалела, что это сказала. В самом деле, здесь, в Восточном архипелаге, полном темных козней и воин ственных замыслов, было нелепо относиться к выходкам мистера Треверса с большей страстностью, чем она относилась к ним в искусственной обстановке большого города. В конце концов, она хотела только спасти его жизнь, а не утончить его восприимчивость. Мистер Треверс раскрыл рот и, не произнеся ни слова, снова закрыл его. Миссис Треверс отвернулась к прибитому на стене зеркалу.
— Эдита, где тут правда? — послышался за ней его голос.