На отмелях
Шрифт:
— До девяти часов вечера или около того, — невозмутимо подсказала миссис Треверс.
— Нет. До тех пор, пока я не вспомнил о вас, — невинно поправил ее Лингард.
— Значит, до тех пор вы совершенно забыли о моем существовании? А на яхте вы ведь со мной говорили, помните?
— Разве? Да, кажется, говорил. Но что я вам сказал?
— Вы мне сказали, чтобы я не прикасалась к смуглой принцессе, — с коротким смехом отвечала миссис Треверс.
Настроение ее сразу изменилось, как будто среди легкомысленного разговора она вдруг вспомнила о действительном положении вещей.
— Но я, право, не собиралась причинить никакого вреда вашей принцессе Грезе. Но посмотрите, она положительно преследует вас!
Лингард взглянул на север и едва не вскрикнул от досады на самого себя. Уже второй раз он ловил себя на том, что совершенно забывал о существовании Хассима и Иммады. Челнок был теперь совсем близко, и его пассажиры могли ясно различить лица трех людей, стоявших у борта «Эммы». Иммада опустила весло и вскрикнула:
— Опять эта белая женщина!
Брат ее оглянулся через плечо, и челнок сразу остановился, точно по волшебству.
— Они для меня не греза, — упрямо произнес Лингард.
Миссис Треверс отвернулась и стала глядеть на далекий берег. Невооруженному глазу берег казался голым и пустым и под лучами солнца дрожал и колебался, точно раскрашенная декорация, опущенная над неизвестной сценой.
— Раджа Хассим едет, Иоргенсон. Я думал, он останется на берегу.
Миссис Треверс услышала за спиной слова Лингарда и бормотанье Иоргенсона. Она медленно поднесла к глазу подзорную трубку и направила ее на берег.
Теперь она ясно различала цвета флажков, веявших над коричневыми крышами поселка, видела, как колеблются пальмы, чернеют тени леса и сверкает зажженная солнцем белая песчаная бухта, жутко загадочная в своем молчании. Она обвела весь берег и уже собиралась положить трубку, как вдруг из-за массивного палисада в блестящую неподвижность пейзажа вышел человек в длинном белом халате и огромном черном тюрбане, увенчивавшем смуглое лицо. В ярком сиянии солнца, он медленно прохаживался по берегу, важный и зловещий, и во внезапном появлении, в одиночестве этой загадочной фигуры точно из восточной сказки чувствовалось что-то жуткое и угрожающее.
Невольно вздрогнув, миссис Треверс положила трубку. За спиной ее раздался низкий, певучий голос, страстно изливавший целый поток непонятных слов. Хассим и Иммада вошли на шхуну и говорили с Лингардом. Да! Было невыносимо сознавать, что эта мягкая речь, не имевшая для нее никакого смысла, может быть, льется прямо в сердце этому человеку.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ВОПРОС ЧЕСТИ И ВОПРОС СТРАСТИ
— Можно войти?
— Да, — ответил голос, — дверь открыта.
На двери была деревянная щеколда. Мистер Треверс поднял ее и вошел.
— Почему вы думали, что я заперлась? Я, кажется, вообще никогда не запираюсь.
Мистер Треверс затворил за собой дверь.
— Нет, до этого вы еще не доходили, — сказал он далеко не примирительным тоном.
В этой комнате, составлявшей часть деревянной рубки и имевшей вместо окна четырехугольное отверстие без стекла, но с полуприкрытым ставнем, миссис Треверс было видно не очень хорошо. Она сидела в кресле, распустив волосы, беспорядочно свисавшие через спинку. Наступила пауза.
Снаружи доносились мерные шаги двух матросов, расхаживавших по палубе мертвого корабля и подчиненных мертвой тени Иоргенсона.
Когда Иоргенсон принял «Эмму» под свое командование, он приказал сколотить на ее задней части рубку, где помещался и он сам, и Лингард, когда тот приезжал на Берег Убежища. Узким коридором рубка разделялась на две половины. На половине Лингарда стояла походная кровать, дощатый столик, бамбуковое кресло и матросский сундук, который Лингард как-то привез с собою. Кроме этих предметов, да маленького зеркала ценой в полкроны, приколоченного к стене, в комнате не было ничего. Что имелось на половине Иоргенсона, никто не знал, но по наружным признакам можно было предполагать наличность бритвенного прибора.
Постройка этого примитивного сооружения подсказывалась, скорее, соображениями приличия, чем соображениями удобства. Белые должны были иметь отдельное помещение; этого требовал этикет, но Лингард был совершенно точен, когда он сказал миссис Треверс, что он ни разу не спал здесь. Он привык спать на палубе. А что касается до Иоргенсона, то он вообще не спал или спал очень мало. Он не столько командовал «Эммой», сколько бродил по ней, как беспокойный дух. Его белый костюм всю ночь мелькал от носа к корме; иногда Иоргенсон замирал на месте и стоял целыми часами, молча созерцая сверкающие воды лагуны. Глаза мистера Треверса, понемногу привыкшие к темноте, стали теперь различать не одну только густую волну медвяных волос миссис Треверс. Он видел ее лицо, темные брови и глаза, казавшиеся черными в полусвете комнаты.
— Да вы и не могли бы тут запереться. Тут нет ни замка, ни засовов, — сказал он.
— Я, право, не заметила, есть или нет. Я сумею оберечь себя и без замков и засовов.
— Рад слышать, — хмуро проговорил мистер Треверс и замолчал, глядя на сидевшую в кресле женщину. — Вы, по-видимому, развлекаетесь вашими излюбленными маскарадными костюмами, — продолжал он с иронией.
Миссис Треверс сидела, закинув руки за голову. Широкие, соскользнувшие назад рукава обнажали ее руки по самые плечи. На ней был надет малайский жакет из тонкого ситца, без воротника и с широким вырезом на шее, застегнутый пряжками из чеканного серебра. Юбку, которую она носила на яхте, она заменила синим, клетчатым, шитым золотом саронгам. Глаза мистера Треверса медленно переходили от одной части костюма к другой и наконец остановились на качающейся обнаженной ноге, с которой свисала легкая кожаная сандалия.
— У меня не было другого костюма, — отвечала миссис Треверс. — Мое платье было невыносимо тяжелое. Я промокла насквозь, пока ехала сюда. И когда мне показали эти вещи…
— Явившиеся как бы по волшебству, — пробормотал мистер Треверс тоном, слишком мрачным для сарказма.
— Нет, явившиеся из того вон сундука. Там есть очень красивые материи.
— Не сомневаюсь! Этот человек не побрезгает ограбить туземца.
Мистер Треверс уселся на сундук.