На Париж!
Шрифт:
— Вот это и пойдет вам теперь впрок.
— Но французские учебники здесь тоже вряд ли найдутся…
— Так готовьтесь по немецким с французским лексиконом. Подробностей вас спрашивать не станут, а самое главное я отмечу вам карандашом. Математикой же займусь с вами сам. Сейчас пойду справиться, где тут книжные лавки. До свидания.
Этакая добрая душа! Сколько ведь на свете милых людей! Придется уже стряхнуть с себя эту проклятую славянскую лень…
Сентября 12. Сначала мне приходилось тяжко, пока возился
Сентября 22. На Бога надейся, но и сам не плошай. До конца ареста мне оставалась еще целая неделя, как вдруг меня зовут к Волконскому.
— Ну-с, Пруденский, — говорит он, — мы выступаем из Теплица; в дороге держать вас взаперти негде. Надеюсь, что арест свой вы использовали. Экзаменовать юнкеров положено собственно в особой комиссии; но на войне допускается и упрощенный способ. На ваше счастье я кое-что уж перезабыл; но чего не должно забывать, то еще, слава Богу, помню. Назовите-ка мне главные города Европы.
От Муравьева я слышал, что это первый вопрос, который, обыкновенно, предлагают из географии, и я невольно улыбнулся. Волконский нахмурился.
— Чего вы улыбаетесь?
— Простите, ваше сиятельство, — извинился я, — но это так просто. Я знаю главные города даже всех 22-х кантонов Швейцарии.
— Вот как? Я сам, признаться, никогда их не знал. Что ж, говорите.
И я забарабанил, как по клавишам:
— Цюрих, Ури, Швиц, Люцерн, Унтервальден, Гларус, Берн, Шафгаузен, Флрейбург, Аппенцель, Золотурн, Базель, Нейшатель, Граубинден, Галлен, Цуг, Ааргау, Генф, Валлис, Тессин, Ваадт, Тургау.— Постойте, — говорит Волконский, — да ведь это как будто стихи?
— Точно так; это немцы придумали, чтобы легче было запомнить.
— Да, немцы народ практический. Но по-русски города Генф, имейте в виду, не существует, а есть Женева. Ну, да не всякое лыко в строку.
И он задал мне еще несколько вопросов, на которые я с грехом пополам ответил.
— Так-с… — сказал он. — Перейдем к истории. Что бы такое спросить вас?..
Значит, география прошла благополучно! Это меня так ободрило, что я уже сам подсказал ему вопрос:
— Для военного человека, ваше сиятельство, ведь самое важное — беззаветная храбрость и самопожертвование ради отчизны или великого дела?
— Несомненно.
— А примеров тому в истории было немало; в древней: Леонид при Фермопилах, Муций Сцевола, Публий Денис Мус… В средние века: Арнольд Винкельрид, Вильгельм Телль…
— Ну, Вильгельм-то Телль — личность полумифическая, — перебил меня Волконский. — А в русской истории кто тем же отличился?
— В старые времена, — говорю, — Пересвет.
— Пересвет? — переспросил он, точно имени инока-богатыря никогда еще и не слышал.
Одной из излюбленных тем нашего учителя истории в бурсе была Куликовская битва, а потому я без запинки рассказал теперь о том, как в самом начале битвы Пересвет и великан-татарин Челубей сшиблись на копьях с такою силою, что оба пали мертвые.
— Личная храбрость в сражении для воина, конечно, первое условие, — сказал Волконский. — Смелость города берет. Но исход сражения решает обыкновенно все-таки гений полководца. Гений Наполеона общепризнан. А у нас кого вы назовете?
Хотелось мне для смеху назвать уже Шварценберга или Винценгероде; однако ж воздержался и назвал Суворова и Кутузова.
— А у пруссаков в семилетнюю войну чей гений особенно проявился?
— Короля Фридриха II, за что он и прозван Великим. Война же та, собственно, продолжалась вовсе не семь лет…
— А сколько же?
— Шесть лет десять месяцев и восемь дней. Сказал я это совсем уверенным тоном, хотя, на самом деле, за точность месяцев и дней голову бы свою не прозакладывал. Но «смелость города берет», и экзаменатор мой меня не поправил.
— Та-ак-с, — протянул он опять. — Арифметику вы всю прошли?
— Всю. Сам Николай Николаич меня переспрашивал.
— А геометрию?
— Геометрию прошел до Пифагоровых штанов… виноват! Рейтузов.
Тут уж и Волконский губу закусил, чтобы не улыбнуться, и взглянул на часы.
— Ого! Мне пора к государю. Можете идти.
— Опять под арест, ваше сиятельство?
— Нет, к себе домой: ваш арест кончился.
— И экзамен тоже?
— И экзамен.
— Ваше сиятельство! Позвольте вам ручку поцеловать…
— Ну, ну, ну, ступайте.
— А сам уже смеется.
Итак, я опять юнкер, но уже заправский, не поддельный!
…Первым меня Муравьев поздравил.
— Одним только, — говорит, — вы князю не угодили: чересчур развязны с начальством; не сумеете, стало быть, держать в повиновении и низших. Поэтому вас зачислят в такой полк, где командир возьмет вас в ежовые рукавицы.
— Лишь бы не в пехоту! — вздохнул я. — Пеший конному не товарищ; я так свыкся с моим конем…
— Это мы вам как-нибудь еще устроим, — утешил меня Муравьев. — В штабе теперь не до вас: завтра мы идем на Альтенбург.
— Да ведь дорога туда занята еще французами?
— То-то, что они ее уже очистили. Под самым Альтенбургом граф Платов со своими донцами разбил в пух и прах генерала Лефевра и забрал больше тысячи пленных.
— Вот бы к кому попасть!
— В Альтенбурге мы его, авось, еще застанем.
Альтенбург, октября 1. Платов, говорят, здесь, но в штабе еще не показывался.
Здешний герцогский замок на высокой горе занят императорской квартирой; под горой вся армия расположилась. Пробудем мы тут, впрочем, весьма недолго. Шведы и пруссаки перешли уже Эльбу; Блюхер разбил наголову корпус Бертрана и захватил много орудий; Чернышев зашел в тыл неприятелю и завладел Касселем, столицей короля вестфальского. Сам Наполеон, со всех сторон теснимый, покинул Дрезден и стягивает свои войска к Лейпцигу. Там, по всей видимости, и произойдет новое кровопролитное побоище.