На перекрестках времени. Научно-фантастические рассказы
Шрифт:
— Отпечатки пальцев на расческе, — сказал префект, — не соответствуют образцам европейских преступников, известных французской и английской полиции.
— Вы пробовали расшифровать эту надпись? — спросил Холмс.
— Пробовали. К сожалению, безуспешно.
На спинке расчески были вытиснены мелкие буквы вперемежку с цифрами:
МОСНХ ВТУ 2431 -76 APT 811 2C.
Мы долго разглядывали непонятный шифр.
— Единственное, что можно понять, — сказал я, — это «APT» — склонный, способный… Склонный к 811?.. Чепуха какая-то.
— Буква «С» может означать «comb» — гребешок, — высказал сэр Артур робкое предположение. — Буква «Н» — не сокращенное ли «hair» — волосы? Comb for hair — гребешок для волос…
— Не так просто, сэр, — сказал Холмс. — Не так просто. Пока я берусь утверждать одно: владелец расчески — блондин лет сорока — сорока пяти; он недавно был в парикмахерской и пользовался чем-то вроде бриолина. Если разрешите, господин префект, я возьму расческу и займусь ее исследованием.
— О да, мсье Холмс, — сказал префект. — Все, что угодно.
Около пяти вечера мы с сэром Артуром постучались к Холмсу. Он сидел у себя в номере, окутавшись табачным дымом, гребешок лежал перед ним на столе, тут же стояли банки с какими-то растворами.
— Удивительный материал, джентльмены, — сказал Холмс, предложив нам сесть. — Он прозрачнее стекла, его показатель преломления гораздо ближе к показателю преломления воздуха, чем у стекла. Эта штука не вспыхивает, как целлулоид. Ее удельный вес меньше удельного веса стекла.
— Ну, а шифр, Холмс? — спросил я. — Что вы можете сказать о нем?
— Вы знаете, Ватсон, что я превосходно знаком со всеми видами тайнописи и сам являюсь автором труда, в котором проанализировано сто шестьдесят различных шифров, включая шифр «пляшущие человечки». Однако я вынужден признать, что этот шифр для меня — совершенная новость. Думаю, мы имеем дело с шайкой весьма опасных и ловких преступников, среди которых может быть ученый, скажем, типа профессора Мориарти…
— Помилуйте, Холмс! — вскричал я. — Но вы сами были свидетелем его гибели в швейцарских горах в мае 1891 года!
— Да, это так. Но у него, вероятно, остались ученики и последователи. Можно предположить, джентльмены, что первые четыре буквы шифра — МОСН — означают Movement of Cruel Hearts. [1]
Я был поражен смелой догадкой моего друга, а сэр Артур, помолчав, сказал почтительным тоном:
— Прошу прощения, мистер Холмс, но с равным успехом можно расшифровать буквы, как Movement of Cheerful Housewifes [2] или что-нибудь в этом роде.
1
Движение Жестоких Сердец (англ.).
2
Движение Веселых Домохозяек (англ.).
На тонких губах Холмса зазмеилась ироническая улыбка.
— Ценю ваш юмор, сэр Артур, — сказал он. — Разумеется, здесь открывается широкое поле для догадок всякого рода. Однако главная загадка заключается в следующем: как могли днем незаметно вынести тяжелую статую из Лувра? Признаться, я просто ума не приложу… Думаю, что нам придется проконсультироваться с учеными.
— Давайте пригласим профессора Челленджера, — предложил сэр Артур. — Очень крупный ученый. Конечно, телеграфировать ему я не стану — это значило бы нарваться на оскорбление, но я мог бы послать депешу моему приятелю Неду Мелоуну, единственному из журналистов, которого Челленджер пускает к себе на порог.
— Хорошо, — согласился Холмс. — Характер у Челленджера неважный, но ученый он превосходный.
Тут зазвонил телефон. Холмс снял трубку и некоторое время молча слушал. Затем он сказал нам:
— В Лувре получили какое-то важное письмо. Оно несколько задержано доставкой, так как адрес написан не совсем правильно. Едем, джентльмены.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
Не знаю даже, с чего начать: уж очень взволновала меня эта история.
Начну так:
Я, Андрей Калачев, старший научный сотрудник Института Времени-Пространства, обвиняю Ивана Яковлевича Рыжова, заведующего Сектором хронокибернетики нашего же института, в…
Нет. Лучше расскажу все по порядку. В хронологической последовательности (употребляю это выражение в житейском смысле слова: мы вообще-то имеем дело в основном с хроноалогическими категориями).
Утром в понедельник 27 августа Ленка мне сказала:
— Знаешь, по-моему, Джимка сегодня не ночевал дома.
— Где же он был? — спросил я, приседая и одновременно растягивая на груди эспандер.
— Спроси у него самого, — засмеялась Ленка. — В полшестого я выходила, он сидел на крыльце, и шкура у него была мокрая от дождя.
Я наскоро закончил зарядку, умылся и пошел в кухню. Джимка лежал на своей подстилке. Обычно в это время он уже не спал. Я забеспокоился: не заболела ли собака? Я тихонько просвистел первый такт из «Марша Черномора» — наш условный сигнал, и Джимка сразу встал и подошел ко мне, работая хвостом на высшей амплитуде колебаний. Пес был в полном порядке.
Мы с Ленкой напились кофе и пошли на работу: она в свою фундаменталку, а я в «присутствие».
«Присутствием» мы называли третий этаж нашего корпуса, в котором помещается Сектор хронокибернетикп. Там можно потрепаться с ребятами, почитать документы и выслушать нотации Жан-Жака. Работаем мы обычно на первом этаже, в лаборатории точной настройки.
Сегодня у меня на столе лежал отчет электронно-счетной машины — так, ничего особенного: сгущаемость — ноль три, разрежаемость — без особых отклонений. Я быстренько расшифровал отчет, записал показатели в журнал и вышел из-за стола в тот самый момент, когда заявился Жан-Жак. Он благожелательно поздоровался с нами и сказал Горшенину, который развернул перед ним гигантскую простыню синхронизационной таблицы: