На пересдачу — с клыками!
Шрифт:
И это было только первой, самой малой неприятностью начавшегося дня.
Осознание того, что я опаздываю в академию, взбодрило лучше чашки крепкого, только что вскипевшего кофе, причем такого, который не пьют, а обычно проливают на ногу.
Я буквально впрыгнула в любимые джинсы, натянула легкий безразмерный свитер, попробовала ещё провести расческой по волосам и взвыла. Шевелюра оказалась крепка, как бетонная стена, и так же монолитна. А все потому, что после вчерашних приключений я, сонная, помыла голову и легла спасть с мокрыми волосами, потому кaк ещё и сушить их сил
Еще никогда выражение «обломать зубы» не было столь наглядным: расческа после попытки причесаться напоминала улыбку первоклашки и была на редкость дырявой.
Плюнула, выдернула из колтунов пластиковые обломыши и, скрутив темные густые волосы в гульку, сo второй попытки запихнула их под бейсболку.
Перекинула через плечо лямку рюкзака, впрыгнула в кроссовки и уже была готова рвануть к двери, когда едва не столкнулась с зевающим папой, выходящим из кухни.
— Удачного дня! — полетело мне вслед напутствие, когда я выскочила из дверей дома.
А дальше была остановка, к которой я неслась сломя голову, наперегонки с вагончиком, что спешил по рельсам, оглашая улицу своей звонкой трелью и утробно стуча поршнями, которые толкали элементали в недрах его мотора. И хотя согласно всем законам физики, анатомии, магии и здравого смысла я не могла его догнать, но все же каким-то чудом в последний момент успела вскочить на последнюю ступеньку. Створки за моей спиной со скрежетом закрылись, и я очутилась в тесном пространстве, полном чувств. Ну правда, так страстно прижиматься, дышать прямо в лицо непередаваемым ароматом духов и перегара — на это способны лишь люди и нелюди, которые друг к другу явно небезразличны и что-то испытывают. любовь, неприязнь или просто раздражение — ну какая, к демонову барьеру, разница?
Вот так мы и ехали несколько остановок подряд, считая, что самые страшные существа в вагончике — это соседи. Ну еще, может быть, кондуктор, курсировавший по салону и распихивавший локтями пюре из пассажиров. Но тут на одной из остановок в вагон, который был не иначе как резиновым, непостижимым образом влезли сразу два класса, спешивших на экскурсию. И тут же стало понятно: до этого момента все происходившее было лишь прелюдией апокалипсиса, а вот сейчас всем дружно наступит полный шумного детского энтузиазма армагеддец!
Из этой толчеи я выбралась чудом. И даже на нужной мне остановке. Причем сразу вся, не потеряв ни кроссовок, ни рюкзака, ни кепки, ни своего здравого смысла и души.
Едва оказалась на мостовой, продолжила свой забег к стенам альма-матер. Пронеслась мимо парковки, где в меня чуть на полном ходу не врезался бронированный чабиль с эмблемой законников. Разминулась с ним в какой-то паре футов. А клаксон и понимание, что будет, если водитель решит меня догнать, придали дополнительного вдохновения моему занятию убегательным видом спорта.
Мысль, что здесь забыли двуединые, царапнула, но мне было сейчас не до хвостатых. Сейчас гораздо важнее — не опоздать на распределение.
Вот такая взмыленная я и примчалась, едва дыша, к дверям кафедры, где уже сoбрались студенты. Лица у однокурсников были мрачные, из категории «похмельно трезв, хоть и не пил ни капли». И это настораживало. Потому как практика — это вам не молниеносно громыхнувшие экзамены весенней сессии, которые, к слову, были уже давно и прочно прокляты (всей нашей группой) и пропиты (мужской, то есть почти всей частью оной). Сегодня знаний не потребуют.
— Чего это вы? — выплёвывая воздух пополам с легкими, спросила я, пытаясь отдышаться.
— Катафалк в комиссии, — сказал, как в пентаграмму к демону закинул, обычно шалопаистый Эйкай.
И это при том, что сокурсник не терял оптимизма, даже когда перед его носом ректор размахивал армейскими сапогами. Да не простo тряс, а грозил при этом написать рыжему столь хорошую характеристику, чтобы этого талантливого разгильдяя-мага тут же с руками оторвали стражи барьера. И лет на пять упекл… пригласили послужить на благо кантонов — южных приграничных областей нашей страны, после которых начинались пустоши, населенные демоническими тварями.
А тут Эй был серьезен, мрачен и собран. после его слов и я сглотнула.
— А он что тут делает? Должна же быть … — непонимающе вопросила я.
— Заболела она. Слегла, — пояснил Мэт, почесывая голову, волосы на которой были сбриты от кончиков ушей и ниже. Отсутствие шевелюры у парня заменяла густая вязь татуировок, уходивших с шеи на спину и прятавшихся за воротник.
Леди Миртвуд — строгая, но внимательная дама того возраста, когда женщина уже всегда права, но ещё не деспотична, — была нашим куратором. Она даже любила нас. По-своему. И на распределении, когда наши личные дела будут рассматривать через лупу, дабы отделить достойнeйших среди блатных, а последних — от всех прочих, решающее слово должно было остаться именно за ней, нашим куратором.
И несмотря на ее педантичный и придирчивый характер мы знали: она будет абсолютно беспристрастна и справедлива. А вот Катафалк… точнее, преподаватель по магической механике — это крышка. Причем для нашей группы сегодня — коллективная. Потому как любимым занятием профессора Ульриха фон Грейта была ненависть. И он отдавался ему всей душой.
Магистр, мягко говоря, не любил студентов, считая всех и каждого тупицами. Зато обожал власть. поскольку до руководящих должностей его, слава святым шестеренкам, не допускали, то он повелевал адептскими умами. Хотя, чего не отнимешь, Грейт являлся талантливым и сильным магом, одним из лучших в стране в области артефактной механики.
В общем, он был одновременно и редкостным специалистом в своем предмете, и гадом. В последнем я убедилась лично. Причем дважды. На зачете и на экзамене. Оба раза, выходя из кабинета, я слышала его крик: «Низший балл! На пересдачу!» И это при том, что я все прекрасно знала… Просто больше всех остальных людей и нелюдей Катафалк ненавидел женщин. Считал, что наш мозг простo не способен вместить гений инженерной артефакторики. А ещё мы могли внезапно родить, выскочить замуж или иным способом отвлечься от специальности… И получится, что Грейт потратил свой преподавательский труд впустую. А профессор зазря даже не моргал. Поэтому предпочитал минимизировать убытки заранее.