Что гадать, у вашей кошки путь мудрей и краше сны.
Цепочка тварь-тварность-творение-творчество-творец часто обрывается, едва начав выстраиваться. Воссоздание, сотворчество Вселенной, осознанное и интенсивное проживание каждого момента своей жизни возможны только, когда разорван круг животного автоматизма. Читаешь книгу, не видя сути, – глаза проскальзывают по строчкам, пальцы листают страницы, но смысл прочитанного не постигается, сюжет не запоминается, мысль витает где-то далеко – этот повседневный автоматизм жизни знаком многим. Но все ли пытаются его преодолеть?
Рассказчик, от лица которого ведется повествование, совершенно неожиданно и для себя, и для читателя в ходе мистической инициации просыпается, получает опыт осмысленной жизни. Его проводником в новый мир, паче всякого чаяния, становится главный герой произведения. Так находит объяснение прозвище «черный ангел», которым в первых строках поэмы
его награждает автор.
Инициация (а это трудно назвать иначе) повествователя происходит без какой-либо подготовки, предуведомлений, как-то буднично. Речь, судя по тексту, идет именно о гностической традиции и для автора, очевидно трезвомыслящего и далекого от эзотерики, этот опыт остается чем-то необъясненным, до конца не переработанным, неосвоенным.
Впрочем, это обыденное недоумение вновь обращенного: что делать с открывшимся знанием, будто пришедшим из ниоткуда, но тем не менее переживаемым достовернее, убедительнее и предметнее, чем собственное существование? Нам новый опыт автора и рассказчика (в поэме они часто сливаются) именно этим и интересен – немного наивной (а другой и быть не может) попыткой описать словами неизъяснимое.
Понимание (это вернее, чем слово «знание») описывается автором так:
Не вдаваясь в хитрые детали,
я скажу лишь, что за пять минут
я узнал так много, что едва ли
сто веков в свои кресты вожмут…
Не в земной и не в телесной власти
рассказать о той бескрайней силе,
но пытаться буду бесконечно
хоть в золе, хоть в слякотной могиле.
Здесь рассказчик только начинает понимать, что и он сам является проводником сокровенного знания, что оно уже растет в нем и ищет выхода, поскольку внутреннее стремление к всеохватывающей и всеосознающей жизни и есть частица того внутреннего напряжения, витальности, которая составляет движущую силу Вселенной, ведущую ее от первозданного хаоса к высшему порядку, к Абсолюту, не только мыслимому, но и, возможно, достигаемому на восхождении по бесконечной лестнице вверх. С этим знанием следует и стоит жить.
Дмитрий Невелев
ПИТЕР
цикл стихотворений
Hasta La Vista
Москва похожа на мишень,ужа, сужающего кольца.Брожу нелепый, как женьшень,вдоль патриаршего болотца.Я – корень жизни и добра.Я – плод гармонии и света.Я – росчерк легкого пера,избранник вечного сюжета.Я по Садовым, по Тверскимношу свое спасенье людям,как шестикрылый серафим —ободран, пьян и ликом чуден.Я, как раздавленный комар,на лобовом стекле таксистамелькаю в бликах встречных фар.Аста ла виста.
Скорый
Между Питером и Москвойя покачивал головой,околачивал языкоми проглатывал кадыкомржавых станций ржаную пыль,бесполезных полей ковыль,безучастных домов глазаи прохожих, идущих зато ли водкой, а то ли хлебомпо инерции между небоми работой, в которой смысламеньше, чем заключают числадней прожитых на белом свете,разве что народились дети,чтобы в очереди за хлебом,затеряться под тем же небом.Грустно жить ничего не знача,не создав, не найдя, но плачапо несбывшимся, по далекимпоездам, пролетевшим в Питер.Жизнь – спектакль,в котором зрительне участвует, зная ценуна билеты в любую сцену;за ответы на все вопросы,за несбывшиеся прогнозы.Между Питером и Москвойя покачиваю головой.Я как в кресле сижу качалке,как болванчик на пресс-папье,как пушинка на скорлупе.
Первый
Он видел мир потешным, как игру,чертил границы, раздвигая страны,и прививал гусиному перувкус русской речи и татарской брани.Он сочинял уставы, строил мирпо правилам своей задорной воли,из лени, вшей, лаптей и пряных дыррождая Русь, в ее великом слове.Он первый плотник, первый генерал.Он первый рекрут, первый из тиранов.Он сам себя Россией муштровали строил в камне город ураганов.Ни уркаганов, ни чумных воров,Ни лапотников, стибривших калоши.Как ни крути, гроза для дураков —Был Петр Первый все-таки хороший.
Сэлинджер
Стержень жал.Авторучки ломалодну за другой,перемазался пастой,махая бейсбольной битой,чем-то рассерженный,поругавшись с чужой женой,не сермяжною правдой,а хваткой железной,Сэлинджерполз, как тень от елкиползет под кремлевской стеной,дрожью ржи к Селигеру —Сырдарьей по Онежскойстерляджи.
Привокзальное
Мысли уходят, как поезда с Казанского вокзала,и катятся из Москвы неведомо, блядь, куда.Главное, что из Москвы, которая откромсалаот жизни моей кусок, размазала и слизала.Буфетный томатный сок – из рельсового металла.Мысли уходят вглубьсерых трущоб и просек,мимо московских труби подзаборных мосек.Волга, Урал, Сибирькрутят мои колеса.Как же прекрасна ширь,сколько в ней купороса.
Времяхранилище
Петербург Пушкина,Петербург Гоголя,Петербург Достоевского,Петербург Мандельштама —что-то есть общее,что-то есть большее,Петербург словно оконная рамав крепостной стене.В нём жизнь течёт по каналам и рекаминаче, чем жизнь протекает во вне.Петербург – это дно колодца,из которого видно солнцев самом пасмурном дне.Прямота его линий, касаясь ртавыправляет улыбки.Если здесь выживают улитки —то это церковные купола.Петербург – это каменная плита,это балтийского моряопресневелая, чёрная вода.Из ниоткуда и в никудатекут по квадрату его года,то к сенату, то к эрмитажу,то к летнему саду.Петербург Грибоедова:– Кого везёте, откедова?Всадника медногоне страшны копыта, страшна рука.Не протекает междугранитных границ река,а бьётся, качая солнцеили луну, вода.Петербург – это времяхранилище,это той воды хранилище,в которую снова можно войтивсегда.